Критические статьи - [30]

. Я вошел в спальню. Лист сидел в кресле, черногорец подвязывал ему какую-то салфеточку, вроде тех, что подвязывают маленьким детям, чтобы они не заливали рубашечки, когда их кормят. Налево от дверей стоял маленький столик, на котором лежали в беспорядке ноты, рукописные, видимо, в периоде сочинения. Я невольно нагнулся посмотреть; это была партитура и рядом с нею фортепианное переложение; оба писаны рукою Листа, перемаранные, перечеркнутые, с разными пометками. «Знаете, что это такое?—спросил Лист, не дожидаясь моего вопроса. — Cella vous amusera![95] делаю второй Mephisto-Walzer; так вдруг пришла охота! C’est tout récent![96] Теперь я занят фортепианным переложением. Хотите взглянуть? Возьмите партитуру, посмотрите. Не это! не это!» — воскликнул Лист. «C’est une mauvaise copie, qui ne vaut rien![97] Возьмите вот эту»... Но прежде чем я успел взять другую, седой Maestro не вытерпел, вскочил из-под бритвы черногорца и, как был, с намыленными щеками и подбородком, начал рыться в нотах, вытащил другую партитуру. «C’est ça![98] Вот вам, просмотрите»; но просматривать мне было невозможно, так как Лист продолжал болтать без умолку. Расспрашивал меня, что я привез рукописного с собой? Когда наконец издадутся мои симфонии? Не исполнялось ли чего нового из моих вещей у нас? Когда я благодарил его за любезное участие в «Парафразах» наших, он засмеялся и сказал: «Я их ужасно люблю! C’est trés ingénieux![99] Они у меня постоянно в ходу». Я заметил, что мне особенно приятно и лестно, что он сделал род интродукции именно моей польки, только жаль, что Ратер издал это без моего ведома, что необходимо было в таком случае вычеркнуть мои вступительные такты. «Ай, нет! Этого отнюдь нельзя делать; они необходимы, их следует сохранить непременно; я так и подогнал конец моего вступления, чтобы он приходился к вашим вступительным тактам. Нет, пожалуйста, не вычеркивайте их»... Узнав о моей «Средней Азии» и квартете, он спросил, где они будут издаваться. Узнав, что у Ратера, Лист вдруг воскликнул: «Ah! il n’est pas mal, ce m-r Rahter, il m’a envoyé „les Paraphrases“ et en même temps il daigné d’y ajouter ,,la Chaconne“ de Bach, arrangée par mon ami le comte de Zichy, — vous l’avez sûrement aussi. Il a été gentil d’avoir fait une édition sans même demander la permission. Hein?»[100]

Когда я сказал, что очень рад случаю слышать «Dance macabre», которая, по моему мнению, самая сильная вещь из всего репертуара для фортепиано с оркестром — по новизне идеи и формы, красоте, глубине и силе темы, оригинальности инструментовки, глубоко религиозному и мистическому настроению, яркому средневековому церковному колориту, — Лист оживился еще более. «Да! Вот видите, вам, русским, такая вещь нравится, а вот, подите, здесь ее не гутируют. Ее давали в Германии раз пять или шесть, и, несмотря на прекрасное исполнение, она каждый раз проваливалась самым положительным образом. Я сколько раз просил Риделя пустить ее на программы концертов Общества, но он все побаивался — не решался. И нынче, на первой репетиции оркестр был ужасно озадачен этою вещью и только впоследствии немножко попривык к ней. Если вы ее любите, то на этот раз останетесь довольны: Марта Ремерт, — вы ее знаете? Нет? Это молодая, но сильная пианистка — Марта Ремерт, говорю я, прекрасно играет эту вещь. Вот, сами послушаете— увидите, что я правду сказал». Насчет предстоявшей исполняться «Krönungsmesse»[101] Лист вдруг начал как-то пренебрежительно шамкать себе под нос: «Да, ну конечно... тут и Krönung и Messe... нужно было... нужен и König и Gott[102]. Ну, я и хотел было дать 1-й нумер, где и то и другое, и достаточно было бы... ну, а тут хотели всю непременно, ну и будет немножко длинно». По поводу «Антара» Лист сказал, что на первых репетициях музыкантам многое показалось смутным, ну а потом, когда на следующих репетициях поразобрались немножко, то прежде всего вошли во вкус мастерской инструментовки, оценили ее по достоинству и тогда играли с большим интересом. «Вы знаете, у нас в Германии ведь туговато, не вдруг понимают музыку. Вот поэтому-то и необходимо давать такие вещи, как „Антар“ de mr. Rimsky, и в возможно хорошем исполнении»...

Пока мы болтали, туалет его был кончен и как раз вовремя: не успел Спиридон Лазаревич подвязать мейстеру какую-то католическую салфеточку, черную с белыми каемочками, и натянуть долгополый черный сюртук, как доложили о прибытии ожидаемых посетителей. На пороге появился один из представителей города Магдебурга, исправляющий должность воинского начальника,— свитский майор Ф. Клейн, в прусской артиллерийской форме, с бархатным черным воротником с красными кантами, серебряными погонами из жгутов, разбегающимися кверху двумя рядами гладких, плоских, золотых пуговиц, в туго натянутых замшевых перчатках, припомаженный, приглаженный, с подстриженными, выхоленными бакенбардами. Пожелав Листу доброго утра на немецко-французском наречии, майор оповестил, что экипаж к услугам мейстера, ибо скоро пора и на репетицию. Лист представил нас друг другу, и так как оказалось, что у меня еще не было билетов и собственных программ для концертов и что все это надобно было получить в бюро Общества, напротив отеля, — через улицу, в помещении станции железной дороги, майор любезно вызвался проводить меня в бюро и мы — как есть, не надевая ничего — перешли улицу и пришли в бюро. Здесь с немецкою аккуратностью и определительностью, за длинным прилавком или столом, покрытым белою бумагою, на карточках обозначены были все функции членов бюро; по предъявлении моего членского билета мне немедленно выданы были: красная брошюрка программ и билеты на все концерты, кроме последнего, который должен иметь место в театре и билеты на который выданы будут накануне в том же бюро. Когда мы с майором воротились, Лист был уже внизу у выходных дверей в сопровождении...