Кристиан Ланг - человек без запаха - [43]
— Ничего, — спокойно ответил Марко. — Если 6 я хотел тебя убить, я бы сделал это голыми руками. И уже давно.
Позже Ланг будет часто вспоминать и даже напишет мне из тюрьмы, что он все время боялся Марко, при том, что Рауно Мерио совершенно не вызывал у него страха, хотя мог раздавить его, как клопа. Ланг, разумеется, и сам понимал, почему, несмотря на то что был выше среднего роста и довольно крепкого телосложения, он всегда боялся именно физического насилия, а не психологического, социального или экономического. Уже под утро, пока он на кухне готовил выпивку и закуску, а Марко был в гостиной и разглядывал его библиотеку и коллекцию дисков, Ланг вдруг вспомнил один зимний вечер много лет назад. Это случилось в квартире, где он жил со своей второй женой. Юхану тогда уже исполнилось тринадцать или четырнадцать, и у него был свой ключ от квартиры. Ланг рано пришел домой и застал сына и нескольких его друзей в полутемной гостиной. Они сидели на диване, развалившись, и было что-то новое, что-то пугающее в порывистых движениях уже вытянувшихся, но неразвитых тел и в едва слышных словах приветствия, которые донеслись из глубины гостиной. Несмотря на присутствие сына, Ланг испугался, потому что неожиданно почуял нечто первобытное, с примесью тестостерона, — в этом было и недавнее осознание собственной территории, и только что пробудившееся желание. Сейчас, вспомнив Юхана и его друзей, Ланг понял, как он обманывался относительно Марко. Ланг полагал, что по части интеллекта превосходит своего соперника, а потому все время, несмотря на страх, упорно считал Марко ребенком или незрелым юнцом, в котором еще играют гормоны, своенравным и несносным, но, по сути своей, незрелым и безобидным. И только теперь Ланг увидел, что Марко — взрослый мужчина, к тому же умный, опытный и расчетливый.
— Что ты имел в виду, когда сказал, что я себя обманываю? — спросил Ланг, входя в гостиную с подносом, на котором стояли бутылки, стаканы, лед и чипсы. Марко устроился на диване, а Ланг, разлив виски по стаканам, сел в кресло напротив. Марко наклонился, взял несколько кубиков льда и бросил их в стакан. Разлался характерный хлюпающий звук.
— Внутри у каждого из нас темно, — сказал Марко. — Я просто думаю, что ты из тех, кто старается произвести хорошее впечатление, но внутри у тебя темнее, чем у многих.
Он сделал глоток и, когда Ланг ничего не ответил, продолжил:
— Такие люди, как ты, Ланг, обычно трусливы. Надо не бояться быть жестоким, чтобы узнать, кто ты есть на самом деле. А иначе ты знаешь о себе не все.
Ланг хотел ответить Марко так же, как ответил Мерио тогда, в мае: что быть прытким, решительным и жестоким — безумие и надо шаг за шагом освобождаться от своей жестокости. Но он не смог выдавить из себя ни слова и промолчал, вероятно, потому, что боялся непредсказуемости Марко, его напора, его мощи, нерастраченной силы. Ланга захлестнула волна страха, и он лишь беспомощно покачал головой.
— В каждом из нас по-прежнему сидит дикий зверь, — нарушил молчание Марко. — По сути, мы поступаем так же, как наши предки при встрече с саблезубым тигром. Нет ничего загадочного в человеке, который убивает, спасая свою жизнь.
Ланг посмотрел в серые глаза Марко и заметил, что взгляд у него уже не безразличный, а горящий и живой. Внезапно, против своей воли, он согласился с этим молодым человеком, сидевшим напротив него, и сразу догадался почему: порой мы чувствуем парадоксальную общность с оппонентами, которые задаются теми же ключевыми вопросами, что и мы сами, но испытываем смертельную скуку в кругу единомышленников, вторящих нашим ответам.
— Неужели ты не можешь оставить нас в покое? Неужели не можешь дать нам шанс? — сказал Ланг, глядя на Марко в упор.
— Нет, — ответил Марко. — Не могу. Я твоя тень, Ланг. Тебе от меня никуда не деться.
Ланг опустил глаза и тихо произнес:
— Уходи. Допивай и уходи.
К его удивлению, Марко не стал возражать: одним глотком он осушил стакан, натянул толстовку и, не говоря ни слова, вышел. Только когда Ланг услышал, как хлопнула дверь и шаги Марко, удаляясь, постепенно стихли, он расслабился, и тело его сотрясла невольная дрожь.
Спустя неделю Ланг и Сарита отправились по горящей путевке в Рим. Путевку заказал Ланг, он же и оплатил путешествие. Возможно, рассуждал он потом, это была отчаянная попытка забыть о Марко и остаться с Саритой наедине. Правда, началось путешествие неудачно. Ланг не любил летать — он говорил, что не может заставить себя пристегнуться и беспомощно сидеть в кресле на высоте десять тысяч метров, в жестянке, похожей на сигарный футляр и заправленной тоннами горючего. Отвратительнее всего было ощущение тесноты, которое превращало его в мертвый груз, несущийся с нечеловеческой скоростью под действием неподвластной ему безумной силы: сидя в самолете, Лангу всегда очень хотелось бежать, он не мог сидеть спокойно, он хотел сам развивать скорость. На этот раз самолет трясло больше, чем обычно, и, когда они пролетали над Центральной Европой, Ланг поделился своими размышлениями с Саритой, сидевшей у окна. Но она лишь улыбнулась, покачала головой и поглядела в окно: Сарита обожала летать.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».