Говорят, что травмированные люди становятся сильнее. Говорят, что сильнее их делает то, что не убивает, даже ударив со всего маху. Даже если прямо в голову или в сердце. Врут.
Лидия не чувствует себя травмированной.
Ей кажется, что если она посмотрит в зеркало, она увидит дыру посреди своего лба. И стены ванной комнаты, заляпанные кровью. И железный глок в собственной руке. Иногда она это и видит, когда смотрит в зеркало.
Иногда ей кажется, что банши в её голове уже свела её с ума. А иногда — что это сделал Питер Хейл.
— Мартин?
Голос Джексона можно было бы назвать обеспокоенным, но это всего-лишь помехи в трубке. Помехи вперемежку с долбёжкой музыкальных басов по ту сторону сотового. Какой-нибудь из новейших айфонов, или что-то типа этого, чёрная зависть местных тусовщиков, которым до Уиттмора ещё расти и расти. А потом ещё расти. И ещё.
— Мартин, это ты?
— Привет.
Голос Лидии слегка хриплый — она слышит это, благодаря громкому эхо динамика. Так бывает, когда звонишь в другой город. Или на другой материк.
Так бывает, когда звонишь человеку, который когда-то был тебе дорог.
— Сейчас, повиси, — кричит Джексон, стараясь переорать музыку. — Ты ждёшь? Всё нормально, жди, я не слышу. Всё ещё не слышу, сейчас… хэй, Лео. Отнеси это за наш столик, а я сейчас… я сказал, я сейчас вернусь! Привет, Клео, отлично выглядишь. Нет, не один, я подойду немного позже. Да. Да, мы вон за тем столиком. Скоро буду. Хорошо, Мартин, ты ещё здесь?
Музыка резко становится приглушённой, словно кто-то захлопнул звуконепроницаемый шлюз. Только басы, будто издалека. Лидия прикрывает глаза, наклоняет голову и касается горячим виском железной цепи качели на которой сидит, слегка отталкиваясь ногой от земли.
— Не устаёшь развлекаться?
— И тебе привет.
— Почему тебе до сих пор не платят деньги за твои бесконечные тусовки?
— Сложно расставаться со своей медалькой королевы вечеринок? Для меня это как сходить на работу, только больше дорогой выпивки, дорогих машин, дорогих девушек, — она почти видит его усмешку, от которой когда-то у неё заходилось сердце. — Больше всего.
Больше Джексона Уиттмора во всей этой дребедени.
Она так хорошо знает этого засранца. Она когда-то собственноручно замкнула на нём свой маленький мир.
А он нашёл из него лазейку. Единственный, кто искал.
— Что случилось? — спрашивает Джексон после недолгой тишины. — Или опять просто помолчим?
Он слегка запыхался, и, кажется, слегка пьян. Так уж повелось — если они созваниваются, это значит что кто-то из них либо ошибся номером, либо догорает в пьяном угаре. Они проговаривают всё до последнего бакса на счёте, а потом долго молчат в мёртвый микрофон после сорвавшегося звонка. И не перезванивают, чтобы попрощаться.
У Лидии на счету примерно два доллара и восемьдесят центов. Этого хватит на пару минут разговора с Лондоном. Или молчания с ним же.
— Было бы просто прекрасно, если бы кто-нибудь объяснил мне самой, что происходит.
— И я это должен понимать, как…?
— М-м. Предположим, неоднозначность. Или «я не хочу об этом говорить». Или «нет, ничего не случилось, а может быть, и да».
— Для этого ты мне и позвонила. Оторвала меня от отличного виски, чтобы сказать, что не хочешь говорить. Твоей самоуверенности нет предела.
— И почему я не чувствую стыда, — шепчет она одними губами, но Джексон слышит.
Смеётся.
— Это «Чивас Ригал». Дорогая штучка, которая ждёт меня за столиком прямо сейчас. Тебе должно быть стыдно.
— Мы же говорим не о проститутках, не так ли?
— Она ждёт меня за столиком, в моём стакане.
В Лондоне щёлкает зажигалка.
В Лондоне Уиттмор подкуривает сигарету и выдыхает дым. В Бейкон-Хиллз Лидия отталкивается ногой от земли. Качели тихо скрипят и раскачиваются вперёд-назад.
— Значит, всё в порядке? — интересуется он без особого интереса.
— Да.
— Я так и знал, Мартин. Что остался единственным, кто согласится выслушивать твоё дерьмо, о котором ты сейчас молчишь. В три часа ночи.
Он никогда не соглашался на это добровольно. И даже не запнулся, произнося время в Калифорнии.
— Только я, — добавляет он.
— Ну и, может быть, кто-то из этих твоих ушлёпков, — добавляет. — Разнояйцевые близняшки Макколински.
Лидия не открывает глаз.
Прижимается лбом к цепи и слушает, как Уиттмор приканчивает свою сигарету. Она может поклясться, что видит на экране его мобильного часы калифорнийского времени.
Никак не научится жить в своём новом часовом поясе. Это так на него похоже.
— По-моему, у меня проблемы, Джекс. Просто… небольшие внутренние проблемы.
— Внутренние? Это как-то связано с венерологией, или типа этого?
— По большей части с психозами. И Питером. Ты помнишь Питера.
Джексон недолго молчит и тяжело выдыхает.
— Тот хрен, который укусил тебя. Тот хрен, которого ты воскресила. Тот хрен, который подставил всех на заводе, когда вы чуть не убили меня. Нет, я не помню его, и не нужно мне напоминать.
Лидия смеётся. Мышцы лица сводит. Она говорит что-то вроде — действительно, не нужно. Это такая чушь. А потом они молчат.
Молчат ещё примерно сорок секунд, а потом связь обрывается. Два доллара и восемьдесят центов — не так уж и много. Но больше сейчас и не нужно. Больше никакого Лондона и приглушённых басов. Только задний двор, качели, глубокая ночь и возвращающиеся голоса.
