Она смотрит на него, сощурив глаза, смотрит на его ухмылку, светлую щетину, жилистую шею, вырез свитера, бутылку «Талламор дью» в крепких пальцах. Уродливое чудовище в обличье человека. Лидия представляет, как пуля разносит мозги Питера по бетонной стене за его спиной — тогда, в комнате для допросов. Она представляет, как смотрит на дыру в его голове, прижжённую раскалённым порохом, на стекающую по лицу струю сворачивающейся крови вперемежку с густой сукровицей и раздробленной костью черепа. Она представляет себе его смерть, представляет, как цепь в её глотке рассыпается на части, и она снова может свободно дышать.
— Сумел бы, — шипит она. Толстяк перед ней начинает выкладывать шелестящие упаковки чипсов перед кассиршей. — Можешь мне поверить.
— Я верю, — шепчет Питер в ответ, наклоняясь вперёд. — Банши — очень хороший союзник.
Несколько движений секундной стрелки.
Ровно столько времени нужно, чтобы понять, что Лидия уже на улице, уже почти бежит на своих каблуках, подворачивая правую ногу через шаг. Она не чувствует себя в безопасности, пока не падает за руль своей Ауди и не блокирует двери изнутри. Она не чувствует себя в безопасности, потому что ей кажется, что Питер смотрит на неё даже сквозь стены.
От него не спрятаться в жестянке модной машины, за оградой своего дома, за колючей проволокой сознания. Лидия словно под бесконечным облучением сканера. Она чувствует каждой костью, что за ней наблюдают, она слышит его, она ощущает его, если, конечно, это он. Если это не один из сбрендивших голосов в голове. Тех мертвецов, которые пытаются докричаться до неё — каждый из своего Чистилища.
Она взбегает по лестнице в свою комнату и захлопывает за собой дверь, прижимаясь к ней спиной, в очередной попытке спрятаться от нагоняющих призраков. Она чувствует, как останавливается сердце, когда видит посреди аккуратно застеленной постели ядовито-зелёную коробку с жёлтыми буквами, которую оставила на кассе, рядом с ним.
У неё подгибаются дрожащие ноги.
Она закрывает себе рот ледяной ладонью и сильно жмурит глаза, давясь закипающим в горле огнём. Кричать не получается.
Снова.
Ты задыхаешься.
Ты задыхаешься, не успевая раскрыть глаз, сморгнуть то ли сон, то ли явь. Ничего. Только чувствуешь взмокшую ночную рубашку, которая почти впиталась в твою раскалённую спину. Чувствуешь влажную от пота простынь и прилипшие к лицу волосы.
Медовые, мягкие кольца блестящих волос.
Они повсюду — тянутся к плечам, лезут в рот. Они мокрые и солёные, а ты садишься и распахиваешь губы, словно пытаясь напоить свои лёгкие воздухом, как водой. Простынь в твоих кулаках стиснута так, словно если разжать их, на шею рухнет тяжёлое лезвие гильотины. Наконец-то.
Снова они.
Снова твои мертвецы. Строятся в ряды, смотрят на тебя, зовут, проклинают, боготворят. Их голоса, словно из утробы. Ты их мать. Ты вынашиваешь каждого из них. Каждый — ненавистный плод, и хочется выдрать его из себя, голыми руками разорвав живот.
А они говорят говорят говорят. Словно каждый из них забрался в костный мозг, въелся в сознание и живёт, питается твоим разумом, жизненной силой, тобой. Пока ты сидишь, глотаешь кислый воздух и пытаешься заставить себя дышать.
Дыши.
Она никому не говорит.
Никогда и никому не скажет, кто приходит к ней каждую ночь. Кто стоит у её постели, возглавляя этот отряд усопших. Кто смотрит так, словно их смерть — это её вина. Кто не говорит с ней, лишь думает за неё, запускает в неё руки и скребёт по черепной коробке ногтями, в попытке добраться до сознания. Она никогда и никому не скажет, что в эти моменты она не может закричать, как в кошмарном сне.
Она мечтает закричать прямо ему в лицо. Разорвать его эластичные барабанные перепонки, пустить кровь из его ушей. Она мечтает предсказать ему смерть.
И не может.
Иногда Лидии кажется, что банши в её голове сводит её с ума.
Иногда она ловит себя на том, что решительно шагает по улице. Адрес, неизвестно откуда знакомый ей, стучит строевым маршем, чужим голосом. Этот адрес вплавили ей в кости, вырезали по коже с изнанки. Она знает, куда идёт. И когда осознаёт это, тут же останавливается. Останавливается от ужаса. Обхватывает себя руками от ужаса. Начинает дрожать, потому что чаще всего это ночь, и она почти раздета. Босые ноги исколоты мусором улиц и исцарапаны асфальтом. Её сознание ведёт её к Питеру — от этого хочется схватить себя за горло и душить, пока оно не сдохнет. И, может быть тогда, Питер умрёт вместе с ним.
Иногда она просыпается в аду. Как сегодня.
Когда будто не проснулся, а досрочно умер. Обливаясь ледяным потом, забывая о том, что сердце может биться без её помощи, и она помогает ему — дышит, почти задыхается, пытаясь лёгкими стимулировать сокращения заходящейся мышцы. Пока не исчезают все эти люди вокруг постели. Пока вместо них не остаётся отравленная полудымка и шёпот голосов на самом краю сознания.
Это значит, что сегодня они больше не вернутся. И это не худший вариант.
Не худший.
Она повторяет это про себя, когда становится под прохладный душ. Смывает с себя пот и остатки сна. Дурацкого сна, от которого будет тошнить ещё несколько часов. Пытается смыть с себя кожу, но она лишь краснеет и жжёт. Жаль.
