Крестьяне, бонзы и бомбы - [185]

— Господа, ну назовите какую-нибудь другую сумму…

— Сто двадцать три тысячи, — смеется Штуфф.

— Неужели нельзя уступить?

Вместе с количеством выпитых бутылок поднимаются шансы на договоренность. К четырем часам утра на фирменном бланке гостиницы подписывается предварительное соглашение о нижеследующем:

Во-первых: почетный возврат знамени одним из авторитетных граждан города.

— Не ты! Не ты! — упрямо бормочет Штуфф Манцову.

Во-вторых: уплата двадцати пяти тысяч марок в двухнедельный срок.

— Ну и дерете же вы, братцы. Чистые разбойники. Ладно, уж я это дело проверну.

3

Но вот провернуть дело оказалось не так-то легко.

Куда бы Манцов ни обращался, в ответ слышалось:

— Да, конечно, с удовольствием бы, но… мы так пострадали от бойкота, что остались совсем без денег…

— Может быть, цех пекарей…

— Может быть, розничные торговцы…

— Или учительство? Они же всегда за идеалы.

За шесть дней Манцов собрал четыреста шестьдесят пять марок. В течение оставшихся восьми дней предстояло добрать до двадцати пяти тысяч, в противном случае его имя великого миротворца будет скомпрометировано. А через две недели муниципальные выборы.

Манцов пробирается к дому бургомистра Гарайса; на улице темно, мрачно, луны не видно ни в календаре, ни на небе.

Гарайс, кажется, ничуть не сердится, Гарайс очень любезен, Гарайс даже угощает вином. И после того как Манцов излил душу, говорит:

— Ты начинаешь не с того конца. Примирение можешь получить без единого пфеннига. Поезжай сам в село и потолкуй с крестьянами. Я тебе назову несколько здравомыслящих людей, с которыми можно договориться.

— Спасибо. Чтобы они меня выгнали в шею! Я уж предпочту советника юстиции и Хеннинга.

— И выложишь двадцать пять тысяч.

— Я? Ни пфеннига. Чего ради я тогда тащу весь воз?

— И еще неизвестно, послушаются ли крестьяне своих вожаков, если те прикажут: бойкот снять.

— Почему же нет? Если получат деньги? Лучше посоветуй, как их собрать…

Если Гарайс и знает, как это сделать, он все равно не скажет. Он подливает вина, водки. Он в блестящем настроении. Он рассказывает о городке Бреда, куда его назначили, о своих планах…

— Опять ты всех перехитрил, — констатирует Манцов. — Сам смываешься, а мы тут расхлебывай.

— Да, смываюсь. А вы расхлебывайте. И вы это еще не раз скажете в ближайшие месяцы и годы. Ух, и хитер был Гарайс, все заварил, а потом смылся.

— Но так оно и есть, — утверждает Манцов.

— Если б вы не были идиотами, то действительно можно было бы разрыдаться.

4

Однако вечерний визит к Гарайсу был не совсем напрасным. По пути домой, ночью, в темноте, на Манцова нашло озарение: «Вот что надо», — он звонит в редакцию «Бауэрншафт»:

— Не может ли кто-нибудь из вас зайти ко мне, чтобы обсудить все насчет уговора?.. Да, не мешает устроить кое-какой шум… Придет господин Штуфф? Ну, тогда все в порядке… Деньги? Да, деньги есть… Ах, не верьте тому, что пишут красные! Дух самопожертвования, присущий гражданам Альтхольма, вновь блестяще выдержал испытание… Нет, было не совсем легко, но я справился с этим… Думаю, скоро. В начале следующей недели, дня за три — за четыре до выборов… Скажем, в субботу, семнадцатого октября?.. Хорошо. Согласен. Жду господина Штуффа.

5

— Почему вы, собственно, не доверяете, господин Штуфф? — спрашивает Манцов. — Если бы не позднее время, мы пошли бы сейчас в сберегательную кассу и вы убедились бы, что двадцать пять тысяч — есть.

— В жизни не поверю, что они насобирали деньги. Знаю я альтхольмцев! Вы хотите нас надуть. Знаете что, дайте-ка я поговорю с заведующим кассой или с главным кассиром.

— Пожалуйста. Сейчас позвоним. Но сначала я хотел бы вам кое в чем признаться…

— Валяйте. Я так и думал, что здесь нечисто.

— Я одурачил Гебхардта. Из всей суммы он один внес десять тысяч.

— Ни за что не поверю.

— Пусть похвалится, если хочет! Я ему подбросил через Майзеля, будто обер-бургомистр Нидердаль сказал: «Гебхардт, тот ничего не даст, ну в крайнем случае, марок пятьдесят». И Гебхардт выписывает мне тысячу… Я покосился на цифру и сказал: «Я бы приписал еще один нолик справа, господин Гебхардт. Ведь у вас все-таки „роллс-ройс“, тысяча к нему никак не подходит. Тысячу и Нидердаль даст». Со стоном, однако нолик приписал.

Штуфф ухмыляется: — Если вы сделали именно так, верю. Но меня злит, что Гебхардт все же не раздумал из-за этого ехать на Ривьеру, он только не решил еще, на чем ему теперь сэкономить. Уж рождественских премий его персоналу не видать.

— Значит, сделаем так: к десяти утра сбор у «Тухера». Шествие через город к Аукционному павильону. Торжественная передача знамени медицинским советником доктором Линау. Перед строем всех союзов бывших фронтовиков. Обратный марш со знаменем и музыкой по городу. Всеобщий пир во всех трактирах.

— А деньги?

— Также вручат в Аукционном павильоне.

— Почему, собственно, не сегодня или завтра?

— Потому, что мы тоже вам не совсем доверяем, Штуфф. А если крестьяне не приедут, не подчинятся приказу…

— Приедут.

— …тогда я опозорен. За три дня до выборов. И мне придется выкладывать денежки.

— Крестьяне приедут.

— Ну что вы такой недоверчивый. Ведь если я не выплачу деньги, мне же крышка. Тогда в Альтхольме моя карта бита. И неизвестно, что мне потом ждать от жизни.