Крестьяне, бонзы и бомбы - [184]
По упомянутым причинам суд решил знамя не конфисковывать.
Осужденным назначается испытательный срок в течение двух лет после отбытия наказания.
— Поздравляю, — шепчет Хеннинг Падбергу.
— Хорошо тебе смеяться, — отвечает тот. — А на мне еще бомбы «висят». Надо быстрее сматываться.
— Сегодня же смоюсь. Испытательный срок лучше пройти за границей.
— Слава «Крестьянству», камрад!
— Слава «Крестьянству»!
— Ну что, доволен ты наконец? — спрашивает Блёккер Штуффа.
— Доволен, доволен, — ворчит тот. — Приговор — так себе, компромиссный, лоскутный, «с одной стороны — с другой стороны». Объективно полиция не права, но субъективно права. Ну как я подам такой приговор крестьянам?
— Тебе бы хотелось, чтобы им дали на всю катушку?
— Разумеется! Несколько лет, не меньше! Вот это был бы материал для пропаганды. А так — рыхлятина какая-то…
— Да уж, спасибо, — говорит муниципальный советник Рёстель. — Прямо хоть сейчас иди к этому зубному слесарю, Цибулле, и спрашивай, какую мы ему должны назначить пенсию.
— Деньги еще не самое худшее, — вздыхает асессор Майер. — Но вот мой шеф, господин губернатор Тембориус! Три недели тюрьмы и полиция, утратившая самодисциплину. Что будет!
— Прокуратура безусловно опротестует приговор.
— И через полгода нам снова придется пережевывать всю грязь. Удовольствие, а?
— Пойдем, Анна, — говорит старший инспектор Фрерксен. — Все на нас глаза пялят.
— Не обращай внимания, Фриц, председатель сказал, что право было на твоей стороне. Знамя ты конфисковал законно.
— Ладно, ладно.
— А что ты голову потерял… Попробовал бы он постоять перед тремя тысячами крестьян. Задним умом все крепки. Ты правильно сделал.
— Ну да, да… Хотел бы я знать, кто теперь будет моим начальником?
— Вот это мне нравится, — говорит полковник Зенкпиль старшему лейтенанту Врэдэ. — Такой юрист и не чувствует, что, ругая полицию, он наносит вред государству. Ну ладно, муниципальная полиция оплошала, и Фрерксен — размазня, натворил бог знает что; но говорить об этом публично — где же тогда авторитет?
— Ничего себе: три недельки, две… нам бы так, а, товарищ? — спрашивает Маттиз. — Вот увидишь, за то, что я спрятал саблю Фрерксена, мне дадут самое малое год.
— Дадут, дадут.
Старший прокурор: — Это на него похоже.
— Приговор ведь не окончательный, — утешает помощник.
— Нет, разумеется, нет. Но пока побежденные мы.
— Надо немедленно что-то сделать, чтобы укрепить позиции прокуратуры.
— Что вы предлагаете?
— Давайте отправимся тотчас в полицию и снова конфискуем знамя «Крестьянства».
— Хорошо. Очень хорошо… Господин асессор, можно вас на минутку?.. Мы хотим выразить свое отношение к этому приговору, и решили, во избежание повторных эксцессов, вновь конфисковать крестьянское знамя.
— Хоть какой-то просвет, — сияет асессор Майер. — Господин губернатор будет рад. Есть еще настоящие мужчины!
Эпилог
СОВСЕМ КАК В ЦИРКЕ МОНТЕ
В «Нахрихтен» и в «Хронике» (но не в «Фольксцайтунг») через неделю после оглашения приговора появилось следующее объявление на всю полосу:
«К достижению экономического согласия с „Крестьянством“!
После того как был вынесен приговор членам „Крестьянства“, мы значительно продвинулись к цели, столь желанной для всех альтхольмцев, а именно — к достижению экономического согласия. Требуется, однако, устранить еще одно препятствие, и заключается оно в том, что надо изыскать средства для удовлетворения возникших претензий. И потому мы, нижеподписавшиеся, обращаемся ко всем гражданам Альтхольма с просьбой внести свой вклад в общее дело. Как только будет собрана сумма (обозначенная рядом с первой подписью) и тем самым дана гарантия для заключения экономического мира с представителями „Крестьянства“, бойкот будет снят. Комитет просит каждого принять посильное участие в сборе средств.
Альтхольмцы, не оставим в беде наш родной город!
Комитет по достижению экономического мира:
Председатель муниципалитета Манцов,
Медицинский советник д-р Линау,
Браун, коммерсант,
Д-р Хюпхен, дипломированный экономист,
Депутат муниципалитета Майзель».
Хотя представители «Крестьянства» в ночь перед оглашением приговора и изъявили «другу детей» Манцову готовность отведать его шампанского, в своих требованиях они были неуступчивы. Но если тогда, в Аукционном павильоне, тоже ночью, при мерцании свечных огарков, все казалось еще совершенно невозможным, то сейчас появилась возможность для обсуждения.
— Десять тысяч марок, господа, это же безумие.
— Ну что ж, подождем малость, — отвечает Хеннинг, — сегодня нам не к спеху.
— А если завтра вас осудят?
— Все равно ничего не изменится. Думаете, крестьяне снимут бойкот, если мы сядем за решетку?
— Надо иметь в виду, — вступает в разговор советник юстиции, — что кроме выплаты основной суммы в десять тысяч марок, которая даже приблизительно не покроет судебных издержек, придется еще платить компенсацию нескольким раненым крестьянам. Вот господин Хеннинг, искалеченный на всю жизнь, избитые дубинками демонстранты, затем Банц…
— Он сам избил полицейского.
— И что? Он же защищался.
— Итак, ваше последнее слово?
— Тридцать пять тысяч. Приняв все в расчет.
— С ума сошли.
— Ну что ж, подождем малость, — снова говорит Хеннинг, осушив бокал. — Сегодня нам не к спеху.
