Крестоносцы социализма - [10]
Начало ему положили французские публицисты 1870 – 1880-х годов. Первым из них по времени и значению был Анатоль Леруа-Болье. Наблюдательный журналист и ученый-историк, четырежды с 1872 по 1881 гг. приезжавший в Россию для сбора материала (владел русским языком), он с 1881 г. начал публиковать трехтомник «Империя царей и русские». Здесь шестая книга второго тома под названием «Революционная агитация и политические реформы»[72] содержит обстоятельную характеристику целесообразных, но не последовательных (как полагал Леруа-Болье) реформ Александра II, неоправданно реакционных начинаний его преемника и чрезмерно революционных действий «Народной воли».
С тех же позиций рассматривали борьбу народников против царизма М. Уоллес (Англия), Э. Кастеляр (Испания), Г. Джордж (США). Каждый из них выступал против любых «крайностей» (и «белых» и «красных»), хотя и не без сочувствия к революционерам. Генри Джордж, например, процитировал несколько строк из официального отчета о казни землевольца В.А. Осинского и его товарищей 14 мая 1879 г. («Тела были похоронены у подножия эшафота, и нигилисты преданы вечному забвению…») и заключил: «Так говорится в отчете. А я этому не верю. Нет не забвению!»[73]. Ту же, умеренно-либеральную концепцию представляет книга Альфонса Туна «История революционного движения в России», которая (напомню читателю) была впервые опубликована на немецком языке в Лейпциге (1883 г.) и стала достоянием как русской, так и зарубежной историографии народничества.
После выхода в свет книги Туна до 1917 г. за рубежом время от времени появлялись общие, весьма поверхностные очерки истории освободительной борьбы в России[74], но специальных работ о народничестве не было. В 1909 г. их отсутствие частично восполнил второй том двухтомной монографии польского социалиста Людвика Кульчицкого[75], написанной сочувственно к революционерам-народникам, но на основе узкого круга источников и с большим числом ошибок.
После 1917 г. западные «эксперты по России» долго надеялись на скорое падение Советской власти и больше заполняли русскую тему политическими прогнозами, чем историческими исследованиями. Как бы то ни было, преобладающим в зарубежной историографии народничества оставалось либеральное (различных оттенков) направление, которое представляли не только публицисты, вроде француза Ж. Бьенштока[76], но и ученые-исследователи, как, например, Б. Пейрс, в годы первой мировой войны советник английского посольства в России, затем британский эмиссар у адмирала А.В. Колчака, а к 30-м годам авторитетный историк, удостоенный за свои опусы титула «сэр». Именно Пейрсу, может быть более, чем кому-либо, поныне обязана живучестью излюбленная идея западной историографии об альтернативности русской революции (дескать, либералы всегда отстаивали единственно разумный путь национального прогресса в России, встал на этот путь и царь Александр II, а революционеры своим безрассудным экстремизмом столкнули Россию с правильного пути в состояние хронической неустойчивости[77]).
В период между двумя мировыми войнами активно подключились к зарубежным изысканиям по русской истории отечественные белоэмигранты, которые переносили естественное неприятие социалистической революции на все революционное движение в России от Пестеля до Ленина. Самыми влиятельными из них на Западе оказались М.М. Карпович и Н.А. Бердяев – автор антикоммунистического бестселлера «Истоки и смысл русского коммунизма» (после распада СССР несколько раз переиздан в России). Тот и другой стали признанными классиками консервативного направления в зарубежном россиеведении. Оба они, а еще более их последователи сходятся в стремлении вывести «корни» большевизма из самых экстремистских проявлений народничества, преимущественно – из нечаевщины. Так, авторитетный за рубежом «нечаевед» М. Правдин прямо утверждал, что победа Октябрьской революции означала «господство нечаевщины над 1/6 частью земного шара»[78]. Этот же тезис развивают американские историки Р. Пайпс, А. Улам, английские – Р. Хингли, И. Берлин, немецкие – Г. Либер, К. Менерт.
Сущность народничества почти все они видят в психологии (даже не в идеологии, а именно в психологии) социально изолированной, оторванной от народа интеллигенции. Таким образом, народничество как порождение импульсивных стремлений узкого круга интеллигентов предстает из-под пера консервативных историков движением верхушечным и, следовательно, антидемократическим по свой сути, причем именно в этом смысле будто бы предваряющим большевизм. Такие историки не только считают, вслед за Б. Пейрсом, что русские революционеры «никогда не были способны ни на что, кроме вреда для России», но идут еще дальше – к обличению народников (народовольцев) как фанатиков и маньяков, политических инквизиторов á la Торквемада, «убийц», которые извели «самого любимого самодержца»
