Крепость Россия: Прощание с либерализмом - [41]

И, наконец, еще одно. Если есть совсем закрытая система, где мы в окружающий мир не можем даже за образцами вылезать, способна она развиваться экономически достаточно быстро или нет? Тут звучал ответ: ну, уж это точно нет. Я же утверждаю, что да, и берусь это легко доказать. Есть некая система, абсолютно закрытая экономически. Это экономика всей земли. Она абсолютно закрытая, потому что других партнеров у нее пока нет. Может, когда-то будут, но пока, со времени ее зарождения, нет. Тем не менее экономика земли в целом развивается достаточно динамично и достаточно быстро.

Хазин: С 17-го века. А до этого даже никаких признаков…

Юрьев: С 17-го века появилась концепция прогресса. Но это не значит, что сам прогресс появился. Я обращаю ваше внимание, что столь важное и милое моему сердцу изобретение, как огнестрельное оружие, появилось не в 17-м веке. Но дело даже не в этом. Дело в другом. Я скажу один тезис, с которым точно никто не будет спорить. Давайте отложим в сторону вопрос, динамично ли развивалась до 17-го века экономика земли◦— в расчете на душу населения. Но в абсолютных величинах она уж точно развивалась очень динамично, потому что народонаселение росло достаточно быстро. Даже до 17-го века.

Уткин: 180 миллионов существовали почти шесть веков.

Юрьев: Хорошо, а 15 веков до этого их было гораздо меньше… Я это не к тому, что не надо обращаться к чужим образцам. Я полностью согласен с вашим выступлением, и даже, если вы позволите, внесу в статью соответствующие коррективы со ссылкой. Но тем не менее тезис о том, что без обращения к таким образцам полностью замкнутая система динамично развиваться не может, экономикой всей земли все-таки опровергается.

Кокошин: Статья Юрьева, как говорят, провоцирующая и очень полезная в этом отношении. Я даже не буду сейчас ее подвергать такой вот развернутой критике, комментировать. Потому что она, наверное, требует еще более внимательного прочтения. Но ясно одно◦— действительно, для того, чтобы сегодня мы имели конкурентоспособную экономику, мы должны иметь мощных конкурентоспособных субъектов в этой экономике. И никто, по-моему, не спорит по поводу того, что у нас нет ни своего «Мицубиси», ни «Мицуи», ни «Сименса», ни «Фольксвагена». И на сегодняшний день, мне кажется, это один из ключевых вопросов. Много говорят о мелком и среднем бизнесе. И, наверное, надо и говорить, и делать. Но нам нужны прежде всего мощные, крупные корпорации, с большой долей государственного капитала, которые могут реализовать явно имеющиеся у нас конкурентные преимущества. В том числе в рамках разумной защиты собственного производителя и собственного рынка. Но, наверное, эти корпорации могли бы прежде всего реализовать свои преимущества, если у них есть выход на мировые рынки. Причем рынки не абстрактные, они очень конкретные. И всегда борьба за рынок очень предметна. Не делается продукт для мирового рынка вообще, а для конкретного его сегмента, для конкретной страны. Делается, конечно, сначала какой-то общий рывок. Но тот же «Боинг» или «Аэробус» за каждый рынок ведут очень конкретную предметную политическую борьбу.

Насчет автаркии у меня, по большому счету, есть очень серьезное сомнение, совпадающее с тем, что говорил Уткин. Но я считаю, что, может быть, продуктивным для нас было бы использование другого понятия. Оно не столько экономическое, сколько политическое или экономико-политическое. Это понятие реального суверенитета. А реальный суверенитет в моем представлении предполагает в том числе наличие значительных сегментов сравнительно самостоятельной промышленности с собственными крупными субъектами экономической деятельности, типа тех, о которых я говорил. И у нас должна быть действительно своя, общая национальная позиция в отношении тех продуктов, товаров, где мы вполне конкурентоспособны. Я, занимаясь долгое время этим вопросом, могу утверждать, что мы конкурентоспособны прежде всего в сложных и сверхсложных системах. Причем не потребительского свойства. А мы действительно на протяжении десятилетий очень неплохо выступали в ракетах-носителях, в гражданской авиации (про военную технику я даже не буду сейчас говорить), в атомных электростанциях, в тяжелом гидроэнергетическом оборудовании, в разных лазерных установках. Да, Россия не внесла вклада ни в ксерокс, ни в персональный компьютер, ни в видеомагнитофон◦— и сейчас нет никаких признаков того, что мы здесь можем быть достаточно конкурентоспособными, кроме как «отвёрточное» производство создавать. Но мы можем быть вполне конкурентоспособными в тех сферах, о которых я сказал. И у нас должен быть национальный консенсунс в этом отношении. Если он будет, тогда нам не нужно будет размышлять в категориях автаркии или открытости. Мы должны просто создавать такие производства себе. Я думаю, что еще не закрыт вопрос и о микроэлектронике. Мы должны посмотреть на те страны, где вообще не было никакой базы для такого рода промышленности, но она была создана: информационные технологии в Индии, Китае, Малайзии. Там были совершенно другие стартовые условия, нежели в России. Мы должны менять общественное мнение в отношении этих производств и со значительным участием государственного капитала, с протекционизмом для конкретных компаний выстраивать долгосрочную линию поведения. Она будет обеспечивать нам то, что я называю реальным суверенитетом в мировой политике: самостоятельная, самодостаточная оборонная промышленность, опирающаяся на высокотехнологичную промышленность в целом, на целый ряд базовых отраслей◦— это авиакосмическая промышленность, электроника, новые материалы. Этот перечень более-менее известен. Много было попыток затвердить такие перспективные перечни, но от них сейчас отказались. Они присутствуют только в перечне перспективных технологий, которые утверждены Советом по науке при президенте. Но это не значит, что мы не должны поднимать этот вопрос снова и снова. Это и будет определять наши возможности на мировом рынке.