Кремлёвские мастера - [37]
Вероятно, после смерти Ермолина все его бумаги и книги попали в монастырскую библиотеку. Именно там нашли его письмо к писарю Якову, там же в свое время обнаружили Ермолинскую летопись. Вместе с летописью в одном томе был найден и древнейший из известных нам списков рукописи Афанасия Никитина «Хождение за три моря».
ЕРМОЛИНСКАЯ ЛЕТОПИСЬ
Однако размаривающая духота вовсе не мешала Василию Дмитриевичу заниматься своим делом. Заранее все было продумано, взвешено, и сейчас он просто механически исполнял обязанности писца.
Неделю назад посланец Вассиана привез ему готовую копию Ростовского летописного свода, доведенного до 1461 года. А дальше все записи были исполнены, как и велел Василий Дмитриевич, на отдельных листах. Вот с этих-то листов и переписывал Ермолин в книгу, добавляя строки о своих работах. Делал не спеша, ибо торопиться ему теперь все равно было некуда. Никто никуда его не звал, и никаких строительных работ он давно уже не вел.
Прежде чем начать переписывание очередного рассказа о событиях за год, Василий Дмитриевич примеривался, присматривал, куда получше вставить сообщение о себе самом. И тогда снова в памяти возникли прожитые годы, полные радости, тревог и переживаний. От всех этих воспоминаний Василий Дмитриевич так разволновался, что даже писать не мог. Последние вставки в летопись сделал лишь через много недель, когда совсем успокоился.
Записывал все строго, скупо, без излишних подробностей. Делал это так потому, что теперь, на склоне лет, очень твердо понимал — не перечень обид и ссор должен оставить потомкам, а свидетельство о своем времени и о своем труде для общего блага. И чем внимательнее присматривался он к объемистому тому, чем тщательнее перечитывал собственноручно написанные строки, тем сильнее становилось ощущение, что он, Ермолин, прожил свои годы не зря. При нем окрепшая Москва снова стала строиться из камня, а русские люди вспомнили о памятниках своего славного прошлого. И не просто вспомнили, стали заботиться о них. А он, Ермолин, не просто жил в это время. Он был первым, кто своими руками обновлял древние храмы владимирской земли, первым, кто после очень долгого перерыва стал резать фигуры из белого камня, и, наконец, именно он, и никто другой, возвел первую в Московском государстве величественную одно-столпную палату. Наверняка он сделал бы и еще больше, если бы не великий князь, не распри и хитрости…
И чем сильнее крепла у Василия Дмитриевича эта убежденность, тем явственнее становилось ощущение, что в переписанной им летописи чего-то недостает. Чего-то существенного и, может быть, даже самого главного. Все было на месте: смены князей и митрополитов, походы за объединение русских земель, освобождение от татарского ига, а какого-то последнего, главного слова все же недоставало.
Недоставало оценки времени. Оценки, которая явно определила бы его, Ермолина, личное отношение ко всему происходившему и происходящему. А как, каким образом, в каких словах высказать это свое мнение? Собственными словами — нельзя. Такое Василий Дмитриевич понимал хорошо. Нельзя хотя бы потому, что потом найдутся люди, которые станут говорить: Ермолиным-де двигали личная обида и желание свести счеты. Нет, нельзя так. Надо что-то придумать. Слова должны быть честные, справедливые и умные. Коротко и ясно выразить то, что уже многие годы лежало на душе обидой и примирением, чувством протеста и сознанием неизбежности, горечью и умудренностью.
А счастливый случай тут как тут. Василий Дмитриевич еще ходил, думал, а счастье само к нему привалило. Вечером постучался к нему в дом государев дьяк Василий Мамырев.
Разговор свой дьяк начал издалека. Поинтересовался здоровьем, расспросил, как здравствуют сын, дочь, доволен ли Василий Дмитриевич снохой, зятем. Потом заговорил о книгах, о библиотеке Ермолина. И только тогда вытащил из-за пазухи небольшую тетрадку.
— Вот, Василий Дмитриевич, только из-за уважения к тебе… Сказание очень прелюбопытное… О многих странах и чудесах написано…
— Что же это за чудеса?..
— А ты сам посмотри… Может, слышал о таком человеке — Никитине Афанасии?
— Не слыхивал…
— А зря.
— Это почему же?
— А потому, что побывал этот торговый человек в самой Индии. И все, что видел, все, что слышал, аккуратно записывал. Только вот домой не вернулся. Упокой, господи, его душу… Умер в Смоленске на обратном пути. Записи его верные люди мне передали… Я тебе принес показать. Как уважаемому человеку. Может, интересует тебя эта книжица. А то я сейчас деревеньку прикупить хочу. Вот и собираю деньжонок…
— Спасибо тебе. Оставь записи. Прочитаю их быстро и тут же извещу тебя…
Мамырев ушел, а Василий Дмитриевич принялся за чтение. И с первой же страницы его увлек образный рассказ наблюдательного купца из Твери. Всю ночь напролет, вплоть до рассвета, Василий Дмитриевич сопереживал вместе с Никитиным его нелегкое путешествие по Волге, Каспийскому морю, через Персию в Индию.
