Кремлевские кланы - [59]

И рядом с мамой — моя бабушка, дочь кузнеца Джагора, Анастасия Георгиевна. Почему-то сразу вспоминаю семейный переполох. Подумать только! На 82-м году жизни наша бабушка приняла роды на дому у молодой татарочки, семью которой приютила у себя. Вспомнила, видимо, свое ремесло еще в Оренбурге, где Анастасия Георгиевна славилась как «повивальная бабка». Действительно: легкая у нее была рука! Приняла за свою жизнь сто родов — все удачные.

Талант врачевательницы открылся у Анастасии Георгиевны еще в юные годы. А в гражданскую войну, закончив курсы медсестер, она приняла под свое начало санитарный поезд. Может, и встречались они на железнодорожных путях, еще не зная, что скоро породнятся — моя мать с агитпоезда и бабушка — с санитарного?..

После гражданской Анастасия Георгиевна вернулась в Оренбургскую губернию, а сын Георгий с женой уехали в Москву. Но когда в 1925 году у них родилась дочь Воля, бабушка приехала к ним помочь выхаживать ребенка. Молодым тяжело приходилось: Георгий к тому времени заканчивал Высшее техническое училище имени Баумана, а Валерия — с утра до ночи пропадала на работе.

В Москве у Анастасии Георгиевны с удивительной яркостью еще раз проявился ее талант — ее действенная доброта к обездоленным людям. Ей мало было домашних забот. Она подбирала на вокзалах и улицах самых несчастных, неприкаянных женщин, вела их в коммуналку (семья имела в ней одну комнату) и приводила в «человеческий образ». И однажды мать при всей своей деликатности не выдержала — уговорила отца подыскать бабушке жилье, да бабушка и сама понимала, что так будет лучше. С тех пор неугомонная, властная Анастасия Георгиевна жила отдельно, но уважительные и теплые отношения с моей мамой не прерывались никогда.

В середине 30-х годов бабушка стала директором санатория потребкооперации под Москвой, в поселке Удельное. И работала там до 58-го года, когда ушла на пенсию. Вот тут-то, в санатории для сердечников, она и развернулась. Приезжая к бабушке, я всякий раз изумлялся размаху, с которым она вела свое дело. Санаторий буквально на глазах преображался, обустраивался. Появились новые корпуса лечебницы, разбили прекрасный парк, посадили сад, вырыли пруд, наладили подсобное хозяйство. Во время войны, когда по ее инициативе санаторий принял детей из блокадного Ленинграда, он-то и сыграл решающую роль в возвращении этих ребят к жизни.

Из послевоенной поры хорошо помню один эпизод, красноречиво раскрывающий сильный и справедливый, поистине джагоровский характер Анастасии Георгиевны. В голодное время подмосковные поселки (Удельное тоже) были приравнены по зарплате — совершенно нищенской — к сельской местности: мол, местные жители имеют землю, пусть с нее и кормятся. Но в таких поселках, как Удельное, свободной земли давно уже не было, и люди бедствовали. Конечно, санаторные работники имели бесплатное питание, а остальным-то как жить? И вот бабушка решила воспользоваться высоким положением сына. Поехала в Москву к министру финансов Звереву и убедила его приравнять подмосковные поселки по зарплате к Москве. Потом-то уж мои родители узнали, как она «убеждала». Когда министр начал ей что-то возражать, Анастасия Георгиевна ему сказала: «Зажрался ты здесь! Совсем оторвался от народа, совесть потерял. У меня подавальщица в месяц получает без трешницы тридцатку. И ни коров негде держать, ни земли для огородов нет. Разве жить можно?!»

Уже после того как отца отправили в ссылку, мать уехала с ним, мне с братом Егором — тогда уже студентам МГУ — попросту негде было жить, мы перебрались к бабушке в Удельное, в ее частный дом. Вот там и узнали мы от людей, скольким бедствовавшим она помогла. Кому добилась жилья, кого лечила, кого помогла устроить учиться. Да и для поселка как депутат райсовета немало сделала. Поселковые старожилы до сих пор помнят, что новые школа, магазин, больница — все это во многом заслуга Анастасии Георгиевны. Естественно, и здесь ее энергию подпирало имя сына. Но не всегда. Например, в 47-м году, когда Георгий Максимилианович попал в первую свою опалу — еще при Сталине, — он вынужден был серьезно предупредить свою мать, чтоб она умерила активность, без конца обращаясь к нему с ходатайствами за тех или иных осужденных: «Не смогу я тебе больше помогать, мама. Самому бы кто помог…»

Но милосердная деятельность бабушки с новой силой развернулась позже, вплоть до отцовской ссылки. Сотни матерей обращались к ней, прося за своих близких, попавших в тюрьму. И слава об этой деятельности столь широко распространилась среди заключенных, что Удельная стала среди них запретным местом «для работы». Помнится, начальник местного отделения милиции тогда же мне рассказывал: «Уголовники-рецидивисты возвращаются и говорят: «Для нас это место свято, тут живет мать Маленкова»…

Поразительно деятельная была у моей бабушки натура. Уже конце 50-х, приезжая к отцу в Экибастуз, она и там принималась кому-то помогать. Правда, уже не заступничеством за людей перед властями (к тому времени такое заступничество могло принести только вред все по той же причине — «мать Маленкова»). Бабушка снова взялась за врачевание. В один из своих приездов к отцу я стал свидетелем такой сцены: к Анастасии Георгиевне пришел мужчина, покрытый фурункулами, и сказал, что лечат его уже 16 лет, но никакая медицина не помогает, хоть помирай. Бабушка выхаживала его два месяца и… вылечила. Секрет оказался прост: помимо всего прочего, что в таких случаях делается, она применила так называемое средство Дорохова. Здесь своя история. Талантливейший ветеринар-самоучка Дорохов изобрел сильнейшее противовоспалительное и антимикробное средство, но, как это часто у нас бывает, пробить его в медицинскую практику не смог и оттого начал вконец спиваться. Бабушка не только поддержала его морально, но и в свое время (когда слова «мать Маленкова» еще были с положительным знаком) помогла довести средство Дорохова до аптек. И до самой смерти Дорохова они с бабушкой были большими друзьями. Кстати, мой отец тоже высоко ценил этот препарат и не раз спасался с его помощью от конъюнктивита, возникавшего из-за пылевых экибастузских бурь. А однажды именно средством Дорохова мои родители спасли мальчика, обварившегося кипятком.