Кремлевские кланы - [61]

Ну, и само собой — кино. Обычно по субботам и воскресеньям нам на дачу по заказу родителей привозили кинокартины. После войны это все больше были трофейные ленты — английские и американские. Многократно пересмотрели мы тогда — и с родителями, и одни — фильмы Диснея, Чарли Чаплина. И, конечно, не по разу — советские: «Чапаев», «Александр Невский», «Георгий Саакадзе», «Цирк», «Веселые ребята», любимый фильм Сталина «Волга-Волга».

Своя огромная библиотека, корт, кинозал, кабинет физики, литературные чтения, уроки музыки и французского на дому — естественно, ничего этого и многого другого, что считалось обычным в быту элитарных семей, у большинства наших сверстников не было, и, пресекая их опасное баловство, милиционеры не брали перед ними под козырек. Взрослея, мы с братом прекрасно знали об этом. Но было еще одно, что, как я понимаю, и спасло нас, младших, от нравственного разрушения, — это семейная атмосфера, непререкаемый авторитет родителей в наших глазах, их взаимоуважение друг к другу и ко всем окружающим людям, их врожденный педагогический дар, который — при всем дефиците родительского общения с нами — помог нам счастливо миновать барственный цинизм и рано понять безмерную цену времени, подчиненного делу.

Семейный наш круг — это был мир, в котором отец и мать оставались высокоинтеллигентными людьми, за пределом которого оставались нравы, царившие в высших эшелонах власти. Думаю, давалось это моим родителям, особенно отцу, совсем нелегко. Известно, например, что в близком окружении Сталина широко бытовала грязная матерщина. Сколько ни помню отца, даже в те минуты, когда он появлялся дома смертельно уставший, чем-то сильно расстроенный, в его общении с близкими не бывало ни повышенных тонов, ни грубых, ни тем более нецензурных выражений. Семья для отца была заповедным островком, где отдыхала его душа и где ему не требовалось скрывать свою разностороннюю, яркую натуру. Валерия Алексеевна, конечно же, тонко понимала это и всеми силами поддерживала в нашем домашнем укладе высокую культуру общения, свойственную русской интеллигенции. То, что именно так все и было, подтверждается обстоятельством, над которым я раньше никогда особо не задумывался: к нам ни разу не приезжал в гости никто из олигархов первого сталинского ряда и никто из их домочадцев. Даже после смерти Сталина, когда, демонстрируя свою сплоченность, члены нашего ареопага ввели в моду дружить семьями, — дом Маленковых оставался вне этой моды.

Как понимает читатель, дело тут вовсе не в том, что мои родители были хмурыми, необщительными бирюками (чего-чего, а юмором и контактностью природа их не обделила). Они просто-напросто не хотели допускать в дом людей, глубоко чуждых им по своей, мягко говоря, «внутренней конституции». Помнится, только однажды, в 1954 году, когда наша семья отдыхала на юге по соседству с семьями других олигархов, уклониться от общения с ними было невозможно. Вот тогда-то я и увидел впервые лицом к лицу некоторых наших «вождей»: ничем не запоминающегося, наводящего скуку «человека в футляре» Молотова; огромного сильного, похожего на медведя Кагановича, блестяще игравшего в городки и матерящегося, как извозчик; бесцеремонного Кириченко, по части мата оставлявшего Лазаря Моисеевича далеко позади… Трудно, да просто невозможно было бы представить этих граждан за нашим семейным столом.

Сиживали за ним в долгих разговорах совсем иные люди — академик Виноградов, профессор Преображенский, добрейшая Юлия Фоминична Домбровская (все трое — медики). Часто приезжали к нам братья моей матери — Вячеслав Алексеевич и Роман Алексеевич. Дядя Вячеслав был выдающимся энергетиком, изобретателем, мастером на все руки и еще — веселым, обаятельным человеком, имевшим успех у женщин. Его бесконечные романы частенько огорчали мою мать, между ними возникали по этому поводу даже размолвки, но всякий раз дядя Слава своим поистине раблезианским жизнелюбием сглаживал «ситуацию». Иным по характеру был Роман Алексеевич. Тоже высококлассный энергетик, мягкий, покладистый и веселый человек, он еще в конце 20-х годов был обвинен во вредительстве и шпионаже, получил срок, в тюрьме решил покончить самоубийством и вскрыл себе вены. Его удалось спасти, а позже — хлопотами Глеба Максимилиановича Кржижановского — и вырвать из тюрьмы. Пережитое глубоко отразилось на дальнейшей судьбе дяди Романа: он решительно избегал какой-либо общественной деятельности и никогда не был в партии. Больше всего Роман Алексеевич любил читать труды по археологии. И тут, сильно забегая вперед, скажу еще об одном верном друге нашей семьи — Александре Георгиевиче Гачечиладзе… Да-да, о том самом знаменитом изобретателе эффективного средства против разных болезней — катрэкса, которого не так давно с бешеной яростью поносили в нашей прессе по указке «управляемой медицины».

Я благодарен судьбе, которая по жестокой необходимости (надо было поправить здоровье отца, подорванное ссылкой и непрекращающейся мерзкой слежкой за ним после переезда в Подмосковье) заставила меня примчаться в Грузию и на легендарном острове аргонавтов в устье Риони отыскать этого удивительного врачевателя. Именно — удивительного! Пусть читатель поверит мне, занимающемуся проблемами биофизики, что в своем эпитете я нисколько не переборщил, ибо Алик (так он представился мне, когда я его разыскал), подробно рассказав мне о катрэксе, добываемом из печени черноморской акулы-катрана, и проведя на авторе этих строк курс благотворного лечения, дал мне свое чудесное средство, и катрэкс подарил отцу по крайней мере восемь лет жизни.