Красный Яр. Это моя земля - [67]

— Я не знаю, — тихо отвечает женщина.

Она стоит позади собаки и держит повязку двумя руками, натягивая марлю на лицо.

— Это ваша?

— Не моя… случайно… нашлась.

— Снимите маску, — почти приказываю, и она снимает.

Вяло, медленно, не сопротивляясь. Я замечаю, что уши собаки в крови и лицо женщины тоже. Делаю шаг навстречу. И она — навстречу мне. Спотыкается и валится на собаку.

В кают-компании воняет кровью, псиной, вспотевшим женским телом. И еще чем-то… карбидом? Подхожу к упавшей, наклоняюсь над ней. Двадцать лет не дотрагивался до женщин.

— Паша?

— Да, Кэп.

— Прибери.

— Есть, Кэп.

Бегом на воздух.

Под веснушками, под спутанными волосами я разглядел ее лицо, и руки мои сжались в кулаки, оставляя на ладонях следы ногтей. Что за наваждение? Что за… Я же лично бросал комья земли на деревянные доски. Я же сам целовал ее в лоб.

Собака эта еще некстати.

Кай

— Паша, ну что там? — аж пританцовываю от нетерпения.

— По-маленькому хочешь? — троллит Паша.

— Паш, не томи, ну!

— Обезвоженные они. Обе. Лежат. Одна — на койке. Вторая — под. Я обмыл, как мог.

— Что сделал?

— Обмыл.

Я покраснел.

— Ты что, раздел ее?

Паша внимательно посмотрел на меня.

— А как же. И знаешь что? Она такая же веснушчатая, как ты. Часом не сестра?

Я покраснел еще больше.

— Вот что, пацан. Нечего краснеть. Ты видел войну?

Я отрицательно замотал головой.

— А я видел. На войне и в любви решения надо принимать быстро. Динамика такая, что легко опоздать и…

На Пашином полуслове в рубку вернулся Ленский, указал направление.

— На малом ходу идем по курсу. Высадим гостей.

— Не можем, Кэп.

— Это еще почему?

— Спят. Обезвожены. Три дня не пили и бродили по жаре. Я хлорид натрия в ляжки вколол. Что одной, что второй.

От слова «ляжки» я снова покраснел, представляя, как и куда Паша вкалывал раствор. Но подробности представить не получалось. Ленский запустил в шевелюру пятерню, лоб пошел складками.

— Ядрена… ладно. Проснутся — тогда, — резко развернулся и вышел.

Ленский

В последний наш зимний отпуск перед дипломом и присвоением первого офицерского звания мы поехали на каникулы к другу Дэну на дачу. Дэн трепанул, и в результате с нами на дачу подписалось еще человек двадцать.

Дом целиком наш. Десяток спален. Сауна. Кухня с гостиной и огромным столом. Стулья и диваны — по периметру комнаты, стол — с напитками и снедью.

Выпили по третьей, и тут я заметил среди камуфляжа и тельников круглые светлые коленки. У меня закружилась голова, и телесно, и мысленно я поплыл им навстречу.

Я доплыл до белого длинного свитера крупной вязки. По вязаным узорам с ноющим напряжением пополз вверх. Силился через белые шерстяные нити рассмотреть полоску белья, но видел только розовые крапинки кожи. Искал губами, пил розовые крапинки, как росу. На вершине холма крапинки потемнели, и я понял, что под свитером ничего нет. Потерял землю под ногами, упал. Закрыл глаза. И мне пригрезилось, что нет и самого свитера. Только розовое голое тело.

Почувствовал прикосновение к плечу. Открыл глаза. Увидел над собой улыбку, а вокруг улыбки — веснушки и рыжую шапку кудряшек. В животе екнуло. Закрыл глаза.

В этот момент громко хлопнула дверь, и в дом вошел адмирал. Нас подбросило по стойке «смирно», мы отдали честь и приветствие.

— Вольно! — голос адмирала звучал прокурено, с хрипотцой.

— Ты обещал не приходить, пап, — Дэн смутился.

Смутился и я. Пап? В каком смысле «пап»? Что значит «пап»?

— А ты обещал, что будет мальчишник, сын, — адмирал оправил мундир. И, обращаясь к девушке, сказал: — Пойдемте, Морошка. Негоже вам среди салаг.

И сгреб ее снежный локоть шершавой медвежьей лапой.

Герда

По мосту мы помчались двести. Я цеплялась за чешую мотоциклетного костюма, слушала мотор, и мне казалось, что я держу в объятьях огромного жука. Урсу болтало, она чуть слышно скулила в тон мотору. Вот сейчас — сейчас — мы взлетим. Бедная девочка.

Домчали до Речного вокзала. Шлем приложил пропуск к выцветшему желтому ящику, шлагбаум открылся, мы проехали. На территории Речного — чистота. По-муравьиному снуют люди без масок. Удивляться не осталось сил.

Остановились. Расседлали мотоконя, распеленали Урсу, зашли внутрь. Видно, Шлем здесь не в первый раз.

— Какой размер?

— Чего размер?

— Одежды. Быстрее говори.

— M.

— Значит, S-ка. Мог бы не спрашивать. Раздевайся.

— Э?..

— Не тупи. Раздевайся, надевай робу. Быстрее.

Я повернулась спиной к Шлему и выскользнула из своего тряпья.

— Ко мне лицом повернись.

— Э?..

Он резко развернул меня к себе. Круглый шлем блестел и отражал меня, без одежды и надежд. Волосы растрепались, марлевая маска упала на шею. Шлем расправил робу на полу.

— Становись ногами.

Я встала. Он наклонился. Уперся круглой башкой в живот. Натянул на ноги штанины, поднялся, застегнул до пупа, затянул поясной веревкой.

— Тут для мужиков… не знаю, как будешь ссать. Разберешься.

Застегнул до горла. Роба наглухо скрыла меня от внешнего мира. Он действовал четко, как будто только и делал, что возил девушек с мусорных полигонов в порт.

А может, возил?

Урса внизу завозилась. Шлем завертелся, бросился за угол, выкатил тележку, забросил туда короба. В один из коробов мы спрятали собаку.