Красный ветер - [304]

Никто никогда не слышал, чтобы Эмилио Прадос раньше пел. А у него был не сильный, но приятный низкий голос, и когда он начал какую-то старинную андалузскую песню, вкладывая в нее всю душу, к их биваку потянулись солдаты и офицеры, а потом и женщины, девушки, парни из тех беженцев, которые еще не перешли границу.

Эмилио Прадос пел о прекрасном Гвадалквивире, о горах Сьерра-Морена и Сьерра-Невада, о пастухах и пастушках, бродящих с небольшими отарами овец по ущельям и долинам, об андалузских токадорес, в маленьких кабачках и портовых тавернах распевающих народные песни… А потом вдруг сказал Кастильо:

— Давай-ка фанданго!

Кастильо ударил по струнам, кто-то подвел к нему девушку, и та из кармана широкой юбки извлекла кастаньеты, защелкала ими, и Эмилио Прадос пошел танцевать. Глаза его продолжали блестеть, а когда он увидел рядом с собой трех парней, подхвативших танец, крикнул:

— Анимо, компаньерос! Бодрее, товарищи! Пусть те, кто в эту ночь остается на земле Испании, навсегда запомнят и наши горы, и наше небо, и песни, и пляски. Вива Испания!

Уже и ночь спустилась с гор, и холодный, пронизывающий ветер начал гулять по ущельям, а песни все не умолкали, и то тут, то там вдруг раздавалось щелканье кастаньет, слышались — перезвоны гитары и взрывы смеха.

Кое-где вспыхнули костры, разорвав темноту. Послышались робкие голоса: «Они прилетят на огонь…» И другие, решительные: «Плевать! Здесь граница! Они не посмеют!..»

Поют и пляшут мужчины и женщины… Поет в горных ущельях эхо, пляшут тени… Люди точно забыли, куда и зачем они идут и почему покидают свою землю…

Пели, танцевали, Денисио читал из Гарсиа Лорки:

Их кони черным-черны,

И черен их шаг печатный.

На крыльях плащей чернильных

Блестят восковые пятна.

Свинцом черепа одеты.

Заплакать жандарм не может;

Шагают, стянув ремнями,

Сердца из лаковой кожи;

Полуночны и горбаты…

Хуан Морадо сказал:

— За память великого Лорки!..

Денисио кивнул:

— За память великого Лорки!

И тополя уходят —

Но свет их озерный светел.

И тополя уходят —

Но нам оставляют ветер…

— «Но нам оставляют ветер», — в глубокой задумчивости повторил Эмилио Прадос.

Денисио украдкой наблюдал за Эмилио. Его не покидало тревожное чувство с каждым часом все усиливающееся, и он твердо знал, что все это связано с Прадосом.

Они вместе ходили по лагерю от одной группы людей к другой, останавливались, слушали песни, им подносили по стаканчику домашнего вина, и они, чтобы никого не обидеть, не отказывались выпить, а потом, перебросившись несколькими словами, шли дальше. Но Денисио видел: нет, не может Эмилио Прадос избавиться от какого-то страшного, гнетущего его чувства., не может отрешиться от мрачных, опустошающих душу мыслей.

«Если бы с ним была Росита…»— думает Денисио.

* * *

А когда забрезжил рассвет и человеческое море вновь всколыхнулось, чтобы отправиться в последний путь, из темного, заросшего кустарниками боярышника ущелья донесся приглушенный сырым тяжелым воздухом выстрел.

Денисио не раз слышал пулеметные очереди, артиллерийские залпы, винтовочную свистопляску, когда пули гудят, как шмели, но этот одиночный выстрел в рассветный час показался ему каким-то зловещим.

Денисио всего лишь несколько мгновений прислушивался к наступившей вслед за выстрелом тишине, а потом, подгоняемый недобрым предчувствием, побежал в ущелье.

Эмилио Прадос лежал вниз лицом, и там, где он щекой припал к каменистой земле, чернела лужица крови. В нескольких, дюймах от правой руки валялся пистолет и рядом — клочок бумаги:

«Я остаюсь в Испании. Э. П.»

2

Франция встречала их со всеми «почестями»… Сотни жандармов, молодчики из «Боевых крестов», полицейские с расстегнутыми кобурами на поясах оцепляли перешедших границу республиканцев и под конвоем, как закоренелых преступников, сопровождали к концентрационному лагерю, специально разбитому для этой цели в Аргеллесе. Голая земля, жестокие ветры, ни краюхи хлеба, полное отсутствие каких бы то ни было медикаментов — так «демократическое» правительство Даладье платило дань людям, почти три года сражавшимся с фашизмом, отстаивая не только свою свободу, но и свободу и независимость Франции.

Их унижали на каждом шагу, над ними издевались, полицейские изощрялись в цинизме и оскорблениях, и нетрудно было догадаться, что эта травля была организована и спланирована в высших сферах, ее заранее разработали, как разрабатывают некую стратегическую операцию.

Голод, болезни, свирепствующие эпидемии — смерть в аргеллесском лагере пожинала богатый урожай, гибли, как мухи, беженцы, заключенные в концлагерях в Сен-Сиприене, Прат-де-Моло, а в это время Чемберлен и Даладье уже признали правительство Франсиско Франко и порвали дипломатические отношения с Хуаном Негрином.

Более того, они заслали в Мадрид, который еще продолжал сражаться, своих тайных агентов, связавшихся с командующим Центральным фронтом республики полковником Касадо и ренегатом-социалистом Бестейро с целью организовать контрреволюционный мятеж.

Мятеж вспыхнул 5 марта, власть была захвачена заговорщиками, и те поспешили открыть фронт Франко. Началась зверская расправа. Мадридские тюрьмы на улицах Торрихосе, Цисериасе, Порлиере были набиты битком, и оттуда ежедневно вывозили на казнь сотни людей…