Красный ветер - [23]

В какой-то неуловимый для Боньяра миг Бертье бросил машину вверх, дал ему возможность проскочить вперед и тут же; поймав его самолет в прицел, открыл огонь из крупнокалиберного пулемета. Несколько секунд Гильом продолжал лететь вперед по прямой, потом его «девуатин» пошел на снижение, резко клюнув носом.

Бертье подумал, что надо бы Боньяра добить — возможности для этого у него были, — но он все же не поддался искушению. Расправляясь с Боньяром, он упустил из виду машину Шарвена, и ему во что бы то ни стало надо было ее отыскать.

И он ее увидел: Шарвен буквально висел у него на хвосте, чуть повыше, и, конечно, уже брал его на прицел. Бертье сжался, втянул голову в плечи и почувствовал, как весь цепенеет.

Он был опытным летчиком и понимал, что оказался в том критическом положении, когда никаких шансов не остается.

Однако Шарвен не стрелял, хотя тоже понимал, что может срубить сейчас Бертье в два счета.

Правда, в ту минуту, когда он увидел, как «девуатин» Боньяра после очереди Бертье резко пошел на снижение, когда подумал, что Гильом или ранен, или убит, у Шарвена вдруг потемнело в глазах.

— Гильом, дружище, как же так? — прошептал он. И тут же решил разделаться с Бертье..

Он уже положил пальцы на гашетку, уже приготовился нажать на нее, по, взглянув вниз, к великой своей радости, увидел, как Гильом, — набрав на пикировании скорбеть, сделал боевой разворот с набором высоты и скрылся за небольшим, но плотным белым облаком. Словно Гильом мог его услышать, Шарвен закричал:

— Отлично, малыш!

Вскоре Боньяр пристроился справа от машины Бертье, который ничего этого не заметил: мысли, его были заняты лишь тем, почему Шарвен медлит и не стреляет, будет он вообще стрелять или нет, и стоит ли ему, Бертье, попытаться, хотя и с риском для жизни, внезапным маневром изменить положение, в котором он оказался, или примириться с судьбой и уповать на милость божью и тех, кто встретит его там, в Барселоне?

И в это время справа от себя он увидел самолет Гильома Боньяра. Это было совершенно неправдоподобно, нереально, как дурной сон, и Бертье подумал, что он сходит с ума. К горлу уже подступал комок, уже ощущался знакомый приступ тошноты, и тело покрывалось испариной вползающего в сердце страха.

«Если они заподозрят, что я и теперь не стану им подчиняться, — с отчаянием обреченного подумал Бертье, — если им придет в голову, что я снова попытаюсь что-то предпринять для своего спасения, они уничтожат меня, не раздумывая…»

И, как бы подтверждая его мысль о том, что с него действительно не спускают глаз и не позволят ему выкинуть какой-нибудь номер, Гильом Боньяр вдоль правого борта его машины выпустил длинную очередь из пулемета. То же самое, но уже слева, проделал и Шарвен.

* * *

Боньяр садился первым, за ним — Бертье, и последним, сделав для страховки лишний круг над аэродромом, приземлился Арно Шарвен.

Машина его еще катилась по полю, а к ней уже бежали десятки людей: одни — размахивая пистолетами, другие — что-то крича, третьи — с тревогой всматриваясь в незнакомое лицо летчика. Потом кто-то прыгнул на крыло, уцепился рукой за борт кабины и так, наблюдая за каждым движением Шарвена, боясь, наверное, чтобы он снова не вздумал взлететь, провожал его до самой стоянки.

Окруженные плотным кольцом людей, в стороне от машин стояли Боньяр и Бертье. Посеревшее лицо полковника, с заметно вздувшимися на висках венами, казалось старым и жалким, и сгорбился он, ссутулился тоже по-стариковски, словно за то время, пока он летел под неусыпным наблюдением Боньяра и Шарвена, он растерял все свои душевные и физические силы и теперь ничего у него не осталось, кроме страха перед окружившими его людьми.

Гильом, вытащив из кармана комбинезона сигареты, закурил и с видимым наслаждением глубоко затягивался дымом, с любопытством разглядывая испанских летчиков, механиков, мотористов, азартно спорящих между собой. Когда в сопровождении нескольких человек к ним подошел Шарвен, Боньяр сказал:

— Черт меня подери, я ничего не могу понять из того, о чем они тут как сумасшедшие орут, но готов голову положить на плаху, если они не считают, что мы — заблудившиеся франкисты. Того и гляди, шлепнут, так и не разобравшись, что к чему…

Кто-то протиснулся к Шарвену, грубо спросил:

— Алеманос?[1]

Шарвен, подумав, снял с плеча планшет, развернул карту и ткнул в нее пальцем:

— Франция… Париж… Тулуза… Амиго!

Сразу несколько человек, перебивая друг друга, воскликнули:

— О, Франция! Кларо! Муй бьен! Амиго?[2]

— Амиго, — засмеялся Шарвен.

Они указали на Боньяра и Бертье:

— Амиго?

— В штаб, — по-французски сказал Шарвен. — Ведите в штаб.

Их повели. Они шли рядом: Бертье — посредине, Боньяр и Шарвен — справа и слева. Бертье глухо спросил у Шарвена:

— Вы сделаете все, чтобы меня расстреляли?

— Это их дело, — коротко ответил Шарвен.

— Но там, во Франции, вас будут судить как предателей. Или думаете, что там никогда ни о чем не узнают?

— Вы хотели убить лейтенанта Боньяра, Бертье.

— Нет. Я стрелял, чтобы он не мешал мне уйти. Разве на моем месте вы не поступили бы точно так же?

— Какого черта! — сказал Гильом. — Лично я не стану марать руки, хотя они и чешутся пустить вам пулю в лоб…