Красный снег - [8]
— Вам без меня не обойтись.
— Ваше присутствие для меня неудобно.
— Зря, господин Кукса, от меня отказываетесь. Если перс проговорится насчет взрывчатки, шлепнут вас советчики, адвокатов не позовут. Шлепнут за милую душу.
— Вы меня постоянно пугаете! Взрывчатку неси — калединцы спросят, как вредил Совету, Совет о взрывчатке узнает — меня шлепнут. Всюду страшно, и всего боишься. А я, дорогой мой, не желаю жить в постоянном страхе. Мне не страшны обвинения по поводу взрывчатки, потому что порция ее была мизерной и не опасной для шахты. Вам понятно?
— Можете и не бояться. Не об этом речь. Каждый живет, как умеет. Только наступило время-времечко — одного умения мало. Я умел жить — в доме всего хватало. А теперь — ни шиша! Значит, что ж это получается: я не умею или жизнь такая? Волк становится поперек дороги — вот об чем речь! Что делать с волком — об этом думай. А страхи ни вам, ни мне не интересны.
— Что ты хочешь от меня?
— Мне желать — тоже дело второе. Жизнь желает! Желает, чтоб ломалось, горело, рвалось, будто бог их проклял! Куда ни ступят — яма! Куда ни кинутся — огонь припекает! День начинается и день кончается с проклятием господним! Да так все это жаром вливается в душу, что и собственная жизнь не дорога. Я его шлепну, а он принимает это как избавление от мук. Вот чего жизнь желает… А я желаю первым делом Архипку Вишнякова шлепнуть. Тут вашей помощи и благословения не нужно: у вас шахта, дела хозяйские… Меня на дело сохранения порядка еще государь благословлял!
— Но государя уже давно нет.
— Это нас не касается! Иного благословения нами не получено. Остается старое. Перса, само собой, надо прибрать. А Вишнякова я, может, этой ночью шлепну.
— Как-то просто вы говорите — шлепну, будто я обязан с этим согласиться…
За дверью замолчали. Фатех не понимал, что такое «шлепну», но догадывался: ему, Фатеху, — смерть, Вишнякову — смерть, Фофе-управляющему — смерть. Смерть, смерть, смерть… Он слышал, как о ней говорили солдаты, выковыривая из котелка остатки каши. Его поражало не столько бесстрашие, сколько равнодушие. Бубнили ничего не боящиеся на склоне дня или ночью. «Шабе пеш аз катл» — ночь перед смертью. Она светилась испуганными звездами и до отказа была наполнена страшным скрипом, грохотом и леденящим свистом. То ли свистел ветер, то ли птицы, то ли, как сейчас, снежный буран. В госпиталях, в окопах, на бесконечных дорогах России умирали люди, не успев проститься со светом. Может быть, это научило здешних людей равнодушию…
— Шабе пеш аз катл… — прошептал застывшими губами Фатех.
За дверью послышалось:
— Уезжайте, я обойдусь без вас!
— Дело ваше, господин Кукса… Я служу. Начальство приказов не дает, так я по своим приказам действую. Лесной склад будто собирались сжечь на Косом шурфе…
— Кто вам сказал? Ничего не знаю и знать не желаю!
— Дело ваше…
Опять наступило молчание. Фатех боялся пошевелиться. Он теперь понимал, что могло бы с ним случиться, если бы шахтерам открылась вся правда.
— Можете не беспокоиться, я ничего не скажу про склад, про взрывчатку и все остальное… Расстанемся, значит? Ну, бог вам судия. Перса я приколю, не успеет проговориться. Греха тут мало. А Вишнякова, может, и грех!..
Фатех не слышал, что ответил Фофа, соскочил с ящиков и выскользнул за дверь. Куда идти, он не знал.
— Шабе пеш аз катл… — повторил он, закрывая лицо от частого снега.
Увидев перед собой дом со светящимся окном, Фатех остановился. Холодный ветер обжигал, рвал одежду, снег слепил глаза. Хорошо бы обогреться. Нет, лучше забраться в пустой сарай. Перемахнув через ограду, он оказался возле конюшни с широким входом. Нащупав задвижку, открыл дверь, решив спрятаться в яслях. Испуганно затопала и шарахнулась в сторону лошадь. Фатех замер. Потом, осторожно ощупав ясли, залез в них и прикрылся сеном. Терпкий запах сухой травы успокоил. «Идоман хаёт», — подумал он, что значило по-русски: жизнь продолжается… Подогнув коленки, он старался отогреть ноги и, может быть, уснуть. Но вскоре почувствовал, что не сможет: в конюшне холодно и сыро. Он уже готовился выбраться из своего убежища, как вдруг услышал — кто-то заскрипел дверью и вошел в конюшню. В темноте мелькнул огонек. Лошадь тихо заржала. Хозяин!
— Возьми фонарь, — послышался голос.
Фатех перестал дышать, узнав голос урядника.
— Выводи серого, — сказал урядник. — Скоро придет Катерина, она повезет.
Женщина всхлипнула.
— Не реви! — зло прошипел урядник, отходя от яслей. — Не навсегда уезжаем. Катерина присмотрит за домом… Оставаться нам нельзя.
— Сказал бы раньше…
— Не один день на узлах сидим. Выводи, чего стоишь!
Снизу потянуло холодом — дверь в конюшню открылась. И тут же послышался другой женский голос:
— Зря всех домашних за собой тянешь. По казармам с семьями не ездят.
— Зачем по казармам? Перебудем у наших в Калитве. Здесь им оставаться тоже невесело. Шахтеры — народ темный, гляди, за меня мстить станут. Петька Сутолов судить грозился.
— Знаю, что грозился. Не знала бы, не стала вывозить тебя, черта. Насолил всем — плата должна быть. Поворачивайся живей, укатим, пока метель не унялась.
— Погоди минутку, сказать мне тебе кое-что надо… К Фофе не ходи — продаст.
Впервые хирург Владислав Тобильский встретился с Оришей Гай летом 1942 года в лагере военнопленных…
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.