Красный снег - [6]

— Его спрашивать бесполезно, — быстро заговорил Фофа. — Он перепуган. Чего от него добьешься?

Лиликов заметил:

— Крутишь, Феофан Юрьевич! Не ты ли ему сунул взрывчатку?

— Вы меня не поняли, товарищ Лиликов…

— Понимать тут нечего!

Фофа обиженно засопел:

— Мне шахта дорога, я тоже вложил в нее немало труда. Я способен создавать, а не разрушать.

— Уверяешь, а нам не очень верится.

— Не знаю, чего вы от меня хотите…

— Перестань нам вредить, иначе плохо будет!

Фофа держал лампу в вытянутой руке. По мере того, как Лиликов говорил, она у него опускалась все ниже, освещая ноги в чунях и оттопырившуюся колоколом куртку.

— Не старайся, как кобелек, к хозяйскому сапожку прижаться, — продолжал все резче Лиликов. — Где тот сапожок? Нет его! Служи нам, пока принимаем твою службу. Не лезь в компанию к уряднику. Урядник — человек темный. У него иной специальности нет, как только шахтеров по морде бить. Он — особая статья, а ты ведь другая. Штейгера́ тебя слушают. Работай с нами, пока работается, иначе выставим из Казаринки.

Из-за спины Кузьмы послышался голос Петрова:

— Штейгеров — к чертовой маме! Покажется — я его клеваком по башке!

— Что тебе штейгера?

— Известно что! Мясо из борща выловили!

Кажется, там началась драка.

— Какая же может быть работа? — спросил Фофа.

— Это мы выясним, — Лиликов не отступал от управляющего. — Лес помог бы доставить, — крепить нечем!..

Фатех остался один. В дальнем краю штрека шумели. От этого шума шахта становилась еще темнее и ненавистнее.

На-гора помог выбраться Аверкий.

Болела шея. Во рту держалась соленая горечь.

— Ишь, дела какие, — бормотал Аверкий, подходя к стволовой Алене.

— Взрыв будто должен был произойти. Не перса вина. Но, скажу тебе, Петров зря озверел. Чуть не погубил голубую душу… Опять же, нельзя со взрывщиком ласково — артель задохлась бы. Иные говорят: конреволюция!

— Чего мелешь! — перебила Алена. — Петрову от водки скоро черти будут показываться, не то что конреволюция!

Сквозь открытую дверь проглядывалось голубое небо. Фатех уставился на него немигающими глазами, не веря, что он уже на поверхности.

— Испугался, сердешный, — сказал Аверкий, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

Алена бесцеремонно оттолкнула его.

— Разве вы не перепугаете? Черти чумазые! Морды разбойные! Нашли конреволюцию! Тело у него — в чем только и душа держится…

Она взяла Фатеха за руку и потащила в каморку, где жарко топилась «буржуйка», пахло жилым дымком и цвели в горшочках кроваво-красными рожками калачики.

— Я сам думал, зря Петров дерется, — оправдывался перед Аленой Аверкий. — Фофу надо, известное дело, потрясти… Фофа — он хитер!

Алена не слушала.

— Отходишь его, а я пошел…

Он отступил от двери, бормоча что-то себе под нос и оглядываясь, не остановит ли Алена.

— Топай, топай! — ворчала Алена, усаживая Фатеха на скамейке. — Им, дьяволам, человека не жаль, я их знаю… А ты держись… Где, говоришь, твоя страна?

— Варзоп… кишлак… — слабым голосом ответил Фатех.

Ласковость Алены расслабила его.

— Поплакал бы, — сказала она. — Если б я смогла, душе сразу бы полегчало. А так — будто стопудовый камень. От этой тяжести и злость. Сам видал, я их, чертей, живо по загривкам! Не туда глазищи у них направлены — на своего же брата. А свой брат — весь в синяках, как в коросте.

Она села рядом с Фатехом, развязав платок, и, тряхнув прямыми темными волосами, стала причесываться.

— Хоть возле тебя покойно посижу… Круглые сутки маешься, некогда домой сбегать… Фофу видела, как он в шахту топал. Я еще заметила, портянки и чуни у него на ногах. Завсегда в сапожках отправлялся в шахту, а в этот раз чуни натянул… Ты к нему не ходи — скверный человек. Он моего жениха под обвал подвел. Никто этого не видал, но я точно знаю… Я и за революцию стою по той причине, что она обещает Фофу со свету свести… А ты против революции?.. Ничего, ничего, помолчи, ежели говорить не охота… Против революции выступать тебе нечего: все ж что-то она обещает. А Фофа ничего не обещает.

— Фофа поезд Ташкент обещал, — слабо возразил Фатех.

— Слушай его, черта! — Алена сердито стягивала волосы в узел. — Откуда у него поезд?

— Обещал, — настойчиво повторил Фатех.

Алена с любопытством покосилась на него.

— Ты к нему и домой ходишь? — спросила она.

— Мал-мала… один раз…

— Гляди! — с угрозой произнесла Алена. — Здешняя жизнь тебе неведома, влипнешь в беду. Взрывчатку кто в шахту пронес? — строго спросила она.

— Не знаем, — ответил Фатех, вздыхая.

— Гляди! — опять пригрозила Алена.

Причесавшись, она положила большие руки на колени. Фатех взглянул на них с удивлением: никогда не приходилось видеть такие большие руки у женщины. На родине осталась Гулчахра; у нее были руки, как у ребенка, маленькие и нежные. Когда Гулчахра брала кувшин с водой, ему всегда казалось, что она не удержит его, и он старался помочь ей. Гулчахра отказывалась: нехорошо мужчине у всех на виду помогать женщине. А в этой стране все не так, как у аллаха, даже руки у женщин сильные, будто мужские.

Возле ствола показался бывший урядник Семен Павелко. С тех пор как в Казаринке зашаталась старая власть, он больше отсиживался дома и не появлялся возле шахты. Шахтеры его ненавидели за прежние дела. Поговаривали, будто Петр Сутолов намерен судить урядника народным судом.