Красный снег - [6]
— Его спрашивать бесполезно, — быстро заговорил Фофа. — Он перепуган. Чего от него добьешься?
Лиликов заметил:
— Крутишь, Феофан Юрьевич! Не ты ли ему сунул взрывчатку?
— Вы меня не поняли, товарищ Лиликов…
— Понимать тут нечего!
Фофа обиженно засопел:
— Мне шахта дорога, я тоже вложил в нее немало труда. Я способен создавать, а не разрушать.
— Уверяешь, а нам не очень верится.
— Не знаю, чего вы от меня хотите…
— Перестань нам вредить, иначе плохо будет!
Фофа держал лампу в вытянутой руке. По мере того, как Лиликов говорил, она у него опускалась все ниже, освещая ноги в чунях и оттопырившуюся колоколом куртку.
— Не старайся, как кобелек, к хозяйскому сапожку прижаться, — продолжал все резче Лиликов. — Где тот сапожок? Нет его! Служи нам, пока принимаем твою службу. Не лезь в компанию к уряднику. Урядник — человек темный. У него иной специальности нет, как только шахтеров по морде бить. Он — особая статья, а ты ведь другая. Штейгера́ тебя слушают. Работай с нами, пока работается, иначе выставим из Казаринки.
Из-за спины Кузьмы послышался голос Петрова:
— Штейгеров — к чертовой маме! Покажется — я его клеваком по башке!
— Что тебе штейгера?
— Известно что! Мясо из борща выловили!
Кажется, там началась драка.
— Какая же может быть работа? — спросил Фофа.
— Это мы выясним, — Лиликов не отступал от управляющего. — Лес помог бы доставить, — крепить нечем!..
Фатех остался один. В дальнем краю штрека шумели. От этого шума шахта становилась еще темнее и ненавистнее.
На-гора помог выбраться Аверкий.
Болела шея. Во рту держалась соленая горечь.
— Ишь, дела какие, — бормотал Аверкий, подходя к стволовой Алене.
— Взрыв будто должен был произойти. Не перса вина. Но, скажу тебе, Петров зря озверел. Чуть не погубил голубую душу… Опять же, нельзя со взрывщиком ласково — артель задохлась бы. Иные говорят: конреволюция!
— Чего мелешь! — перебила Алена. — Петрову от водки скоро черти будут показываться, не то что конреволюция!
Сквозь открытую дверь проглядывалось голубое небо. Фатех уставился на него немигающими глазами, не веря, что он уже на поверхности.
— Испугался, сердешный, — сказал Аверкий, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
Алена бесцеремонно оттолкнула его.
— Разве вы не перепугаете? Черти чумазые! Морды разбойные! Нашли конреволюцию! Тело у него — в чем только и душа держится…
Она взяла Фатеха за руку и потащила в каморку, где жарко топилась «буржуйка», пахло жилым дымком и цвели в горшочках кроваво-красными рожками калачики.
— Я сам думал, зря Петров дерется, — оправдывался перед Аленой Аверкий. — Фофу надо, известное дело, потрясти… Фофа — он хитер!
Алена не слушала.
— Отходишь его, а я пошел…
Он отступил от двери, бормоча что-то себе под нос и оглядываясь, не остановит ли Алена.
— Топай, топай! — ворчала Алена, усаживая Фатеха на скамейке. — Им, дьяволам, человека не жаль, я их знаю… А ты держись… Где, говоришь, твоя страна?
— Варзоп… кишлак… — слабым голосом ответил Фатех.
Ласковость Алены расслабила его.
— Поплакал бы, — сказала она. — Если б я смогла, душе сразу бы полегчало. А так — будто стопудовый камень. От этой тяжести и злость. Сам видал, я их, чертей, живо по загривкам! Не туда глазищи у них направлены — на своего же брата. А свой брат — весь в синяках, как в коросте.
Она села рядом с Фатехом, развязав платок, и, тряхнув прямыми темными волосами, стала причесываться.
— Хоть возле тебя покойно посижу… Круглые сутки маешься, некогда домой сбегать… Фофу видела, как он в шахту топал. Я еще заметила, портянки и чуни у него на ногах. Завсегда в сапожках отправлялся в шахту, а в этот раз чуни натянул… Ты к нему не ходи — скверный человек. Он моего жениха под обвал подвел. Никто этого не видал, но я точно знаю… Я и за революцию стою по той причине, что она обещает Фофу со свету свести… А ты против революции?.. Ничего, ничего, помолчи, ежели говорить не охота… Против революции выступать тебе нечего: все ж что-то она обещает. А Фофа ничего не обещает.
— Фофа поезд Ташкент обещал, — слабо возразил Фатех.
— Слушай его, черта! — Алена сердито стягивала волосы в узел. — Откуда у него поезд?
— Обещал, — настойчиво повторил Фатех.
Алена с любопытством покосилась на него.
— Ты к нему и домой ходишь? — спросила она.
— Мал-мала… один раз…
— Гляди! — с угрозой произнесла Алена. — Здешняя жизнь тебе неведома, влипнешь в беду. Взрывчатку кто в шахту пронес? — строго спросила она.
— Не знаем, — ответил Фатех, вздыхая.
— Гляди! — опять пригрозила Алена.
Причесавшись, она положила большие руки на колени. Фатех взглянул на них с удивлением: никогда не приходилось видеть такие большие руки у женщины. На родине осталась Гулчахра; у нее были руки, как у ребенка, маленькие и нежные. Когда Гулчахра брала кувшин с водой, ему всегда казалось, что она не удержит его, и он старался помочь ей. Гулчахра отказывалась: нехорошо мужчине у всех на виду помогать женщине. А в этой стране все не так, как у аллаха, даже руки у женщин сильные, будто мужские.
Возле ствола показался бывший урядник Семен Павелко. С тех пор как в Казаринке зашаталась старая власть, он больше отсиживался дома и не появлялся возле шахты. Шахтеры его ненавидели за прежние дела. Поговаривали, будто Петр Сутолов намерен судить урядника народным судом.
Впервые хирург Владислав Тобильский встретился с Оришей Гай летом 1942 года в лагере военнопленных…
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.