Красные, желтые, синие (сборник) - [19]

В конце ноября наш телефон взорвался тревожными звонками. Я еле успела схватить трубку и услышала в ней сквозь грохот, крики, ругань отчаянный мамин крик:

– Вагиф! – И тут же раздались торопливые гудки отбоя.

Алида несколько раз подряд пыталась дозвониться до маминой учительской, набирала папину автоколонну, сбивчиво и умоляюще разговаривала по «02» с районным отделением милиции. А потом, бросив телефонную трубку, сорвала с вешалки старую папину куртку и выбежала на улицу. Когда я догнала Алиду, она уже, намертво вцепившись в форменные ремни, тащила за собой трёх незнакомых мужчин в военной форме.

На подступах к школе стало ясно, что нам не приблизиться даже к крыльцу, к входной двери. Из-за нагромождённых во дворе парт, досок, стульев и густой орущей толпы в сине-коричневой ученической форме, разномастных свитерах, куртках. Военные молча придержали рвущуюся напролом Алиду и, пригибаясь, начали обходить здание. Потом перемахнули через невысокую ограду, помогли перелезть нам, потрясли оконную раму на первом этаже и пробрались в школу.

Мама сидела в учительской, сжимая в левой руке трубку с обрывком телефонного шнура. Правой рукой она без конца набирала наш домашний номер. К военным тут же подскочил мамин директор и торопливо начал объяснять, что не имеет к произошедшему инциденту ни малейшего отношения. Что толпа подростков, заблокировавшая школьные входы и выходы, собралась у крыльца совершенно стихийно. Что личности ворвавшихся в учительскую хулиганов, воспрепятствовавших звонкам Аванесовой Генриетты Самсоновны, абсолютно директору неизвестны. Что всё происшедшее – всего лишь досадное недоразумение, так как мероприятия по интернациональному воспитанию учащихся проводятся в 233-й школе регулярно и на высоком педагогическом уровне.

Военные, не слушая директора, молча открутили три столешницы, заслонились ими как щитами и, впихнув нас за свои спины, быстрым шагом направились к выходу. Сквозь орущую толпу, к подъехавшему одинокому милицейскому «газику».

По нашим «щитам» тут же забарабанили камни, обломки кирпичей, учебники. Я вцепилась в жёсткий кожаный ремень военного и, спотыкаясь, побежала к милицейской машине. Рядом Алида тянула за собой маму, кого-то высматривающую из-за «щитов» в толпе синих ученических пиджаков и коричнево-чёрных платьев.

Вечером папа, увидев рассечённый мамин лоб, устроил страшный скандал. Метался по квартире, ругался, клялся переломать все руки мальчишке, бросившему камень, сжечь школу вместе с её продажным директором. Потом раскричался на маму за то, что она пошла в школу, вместо того чтобы, как все остальные нормальные учителя-армяне, взять липовый больничный, отсидеться дома. Набросился на нас с Алидой за то, что мы не удержали…

На следующий день папа договорился в соседней мастерской и установил на все окна железные решётки, заменил старую деревянную дверь на стальную.

Дядя Рамиз, наблюдая за рабочими, говорил папе:

– А ты что хотел? Помнишь, в каком виде наши оттуда приехали? С ними там ещё хуже сделали.

Дядя Армен, не обращая внимания на умоляющий взгляд жены, настойчиво советовал маме заказным письмом послать жалобу в Генпрокуратуру. Тётя Нина совала мне баночку кизилового варенья, тётя Фира, тяжело вздохнув, вернулась на свою кухню. А мама в сотый раз повторяла, что в той толпе, слава богу, не было ни одного её ученика. Ни семи-, ни восьми-, ни десятиклассников, ни выпускников. Она точно это разглядела. Ни одного, даже их братьев и сестёр. Того верзилу, который всё-таки попал камнем в лицо, мама вообще в первый раз в жизни видела.

Через два дня позвонил директор школы и поинтересовался, собирается ли мама работать дальше. Если нет, он хоть сегодня готов подписать ей заявление по собственному желанию, отдать трудовую книжку. Тем более что учителей – и местных, и вновь прибывших, – желающих устроиться в его школу, с избытком хватает.

5

Слово «еразы»[17] появилось в Баку в начале 1988-го. Одновременно с толпой, ежедневно заполняющей зал ожидания Сабунчинского вокзала; палаточным городком на площади Ленина; перебинтованными людьми, на которых указательно наводили ладони выступающие на митингах.

Слово «еразы» не употребляли по телевизору, в газетах, не произносили с трибун. Вместо него в рассуждениях о «карабахском вопросе» использовались словосочетания «беженцы из Армении», «изгнанные с родных мест», «наши обездоленные соотечественники». Но, обсуждая странные деревенские замашки приезжих в городских квартирах, на улицах, в метро, бакинцы обходились коротким и понятным словом «еразы». Многократно повторенное, оно ужасно напоминало мне слово «крысы». Может быть, то же самое чувствовали и наши новенькие, поэтому и не стали рассаживаться на свободные места, а просто пришли однажды пораньше и заняли целиком пол левого ряда? И так и остались там сидеть, резко контрастируя своей разномастной и разноцветной одеждой с коричневой и синей школьной формой остальных двух с половиной рядов. А в столовой вместо сосисок и пирожных брали суп с хлебом, тщательно пересчитывая полученную сдачу, не высовывались из окон, аплодируя вслед проходящей демонстрации.