Красное зарево над Кладно - [138]

— Что вы там делаете? — обрушиваются они на Ша-дека.

— Затаптываю огонь, чтобы эта дрянь погасла.

— А что в яме?

— Ну, что: сор и грязь, как изволите видеть, господа.

— А почему вы кричали о динамите?

— О динамите? Понятия не имею, господа, — удивляется Шадек.

— Не запирайтесь, — орут жандармы. — Вы кричали, что там динамит.

— Это вы, господа, ошиблись. Когда вспыхнуло, мне пришло в голову, будь там динамит — вот бы фукнуло, — невинным тоном объясняет Шадек, затаптывая последние искорки.

— Подите сюда! — вопят разъяренные жандармы.

Шадек плетется к калитке. Он не понимает, почему жандармы одевают ему кандалы и арестовывают именем закона. Во двор жандармы больше не входят. Обысков уже не делают. Истекающего кровью вахмистра скорая помощь отвозит в Кладно. А Шадека везут в Прагу. Он выиграл пари, но за подстрекательство и покушение на жизнь должностных лиц получил в Праге пять месяцев. Сегодня он возвращается домой.

— Где Иха? — вот его первый вопрос.

— Не знаю, — отвечает жена. — Почему ты спрашиваешь?

— Он мне должен пачку табаку, ведь пари-то я выиграл. Жандармы со двора удрали. Вот теперь ясно, у кого лучше варит котелок, — хвастливо говорит Шадек, входя в комнату. Останавливается на пороге. — Где кушетка? — удивленно спрашивает он жену.

— Нет ее, вот и все, — отвечает Резка.

Шадек смотрит непонимающе.

— Ну, что глазеешь, продала я ее, — докладывает жена.

— Продала? Почему? Ведь тебе же выплачивали пособие. Все жены заключенных получали.

— Да, получали, но я не хотела.

— Почему ты не хотела? — удивляется Шадек.

— Отец, да неужели я брала бы пособие, я — такая молодая и здоровая женщина, когда здесь было столько семей с детьми.

— Ну, еще бы. Ты всегда должна делать что-то особенное. Не захотела пособия, чтобы могла задирать нос перед другими. Значит, я о тебе услышу хорошие речи, — ворчит Шадек. — Но другой кушетки я уж не куплю, это ты запомни.

— И не покупай, — защищается жена Шадека. — Именно потому, что я не хочу задирать нос перед другими. Это была глупость. И никто мне этого не разъяснил. Знаешь, я нашла себе работу.

— Ты? Какую же? Надеюсь, не в каком-нибудь кабаке? — угрожающе говорит Шадек.

— Нет, я работаю в «Свободе» — в типографии.

— Ну, теперь, раз я вернулся, бросишь.

— А зачем мне бросать? — удивляется Резка. — Я там останусь.

— А кто же будет заботиться обо мне и о квартире?

— Как кто будет заботиться? А разве тут не прибрано? Погляди-ка.

Шадек осматривается.

— Ну, прибрано, что правда, то правда. Стол накрыт, на нем кекс — и прекрасно выпечен, золотистый. Что это за праздник у тебя? — с любопытством спрашивает он у Резки.

— Тебя встречаю. В Кладно все устраивают встречу товарищей, возвращающихся из тюрьмы. И я тебе встречу устраиваю. Маменька приходила из Стохова. Принесла немного муки, масла, несколько яиц. Так я испекла тебе кекс. Садись. Кофе сейчас будет готово.

Шадек снимает фуражку и садится за стол. Резка за ним ухаживает. Шадек оглядывает комнату. Вместо кушетки этажерка. На ней аккуратно рядком стоят книжки. Шадек наклоняется и берет одну из них. «Ленин. Государство и революция», — читает он.

— Господи, боже мой, Резка, как это сюда к тебе попало? Кто это тут спрятал? Наверняка запрещенная книга?

— С чего ты это взял? Я купила эту книжку у Ширла. Он их распространяет, — объясняет Резка.

— И ты это читаешь?

— Как же не читать, ведь я уполномоченная. Значит, должна читать.

— Ты? Уполномоченная? Как так?

— Ну как? Выбрали меня.

Шадек попивает кофе и откусывает кекс.

Чорт возьми, молодец. Испечь кекс — это Резка умеет. Но уполномоченная? Почему она уполномоченная? Ну да, она была одна. Пришлось чем-нибудь заняться, чтобы быть среди людей. Но теперь она это прекратит. Я должен уделить ей внимание.

— Слышишь, Резка? — обращается Шадек к жене. — Что идет в кино? Завтра суббота, я еще не пойду на работу. Пошли бы вместе после обеда. Не идет ли что-нибудь с участием Псиландра?

— Отстань от меня с этим Псиландром. Разве теперь у меня есть для него время? Быть уполномоченной, мой милый, — это работа и обязанность. Мне нужно учиться. Разве ты не знаешь, что в Рабочем доме наше кино закрыли? Не пойду же я к «соколам» или к «Яграм», где правые. Как бы на меня посмотрели подруги? Слышишь, я кое-что тебе должна сказать по секрету. Завтра и в воскресенье тебе, старичок, придется обойтись без меня.

— Что? Ты собираешься пойти к маме в Стохов? Ну, тогда я пойду с тобой, — решает Шадек.

— Нет, мамочка была здесь на этой неделе. Я еду в Прагу.

— В Прагу! Что ты будешь делать в Праге? Неужели отправляешься на ярмарку в честь святого Яна? Но ведь она будет только 16 мая. Зачем же тебе уезжать в субботу?

— Нет, мой милый. Я не на ярмарку еду, я еду на съезд.

— Ты… едешь… на… съезд, — заикается захваченный врасплох Шадек.

— Да, еду на съезд. Я избрана делегаткой от нашей организации.

— Но ты не можешь это сделать теперь, раз я только что возвратился. Нет, ты останешься дома, пусть за тебя поедет кто-нибудь другой, — решает Шадек.

— Это не пойдет, мой милый. А если бы даже можно было, так я не хочу. Что бы подумали обо мне женщины? Тондина Маржка тоже едет. Мы едем вместе. Ты знаешь, что на съезде будут голосовать за создание коммунистической партии? Неужели я пропущу такой торжественный момент? Подумай только, муж. Знаешь, какая это честь — голосовать за то, чтобы мы избавились наконец от названия, которое постоянно толкает нас в одну кучу с правыми, голосовать за то, чтобы мы стали настоящими коммунистами? Нет, я не пропущу такой случай, — решительно объявляет Резка.