Красное и черное - [23]

— Отчего вы такой серьезный, Миша?

— Я всегда такой. Не знаю! — сказалъ юноша съ нѣкоторымъ напряженіемъ, какъ будто затрудняясь отвѣтомъ.

— Тоскливо жить, — прибавилъ онъ, подумавъ.

— Почему тоскливо? — живо возразила Елена. — Жить весело, хорошо.

Миша промолчалъ.

— Посмотрите, какая зелень! — быстро говорила Елена. — Солнце свѣтитъ, сирень цвѣтетъ, птицы поютъ… Развѣ все это не хорошо?

— Природа хороша, — сказалъ Миша, — но жизнь люди дѣлаютъ, а не природа.

— Дѣлаютъ и передѣлаютъ, — быстро возразила Елена. — Развѣ вы не вѣрите, что люди передѣлаютъ всю жизнь по своему разуму?

— Пока солнце взойдетъ, роса очи выѣстъ, — сказалъ Миша.

— Взойдетъ солнце, взойдетъ! — пылко говорила Елена. — Люди выше природы. Люды все передѣлаютъ, и жизнь, и природу, и собственное тѣло, и душу. Будутъ такіе сильные, чистые, крылатые.

— И скажетъ себѣ человѣчество: «Я всесильно». И поклонится само себѣ, какъ Богу.

— Долго ждать! — возразилъ Миша.

— Полно вамъ, — воскликнула Елена. — Пойдемъ впередъ.

Аллея перешла въ тропинку, длинную, извилистую, которая протянулась мимо часовни и переходила на другую сторону кладбища, почти вплоть до задней стѣны. По обѣ стороны тропинки росла густая трава.

— Елена Борисьевна! — заговорилъ Миша, — короткая наша жизнь.

— Чья жизнь? — спросила Елена.

— Такъ, вообще, человѣческая. Мигнуть не успѣешь, а она прошла. Вотъ я бы хотѣлъ дожить и увидѣть, какіе будутъ крылатые люди.

— Вы жадный, — усмѣхнулась Елена.

— А наша рабочая жизнь того короче, — продолжалъ Миша. — Сорокъ лѣтъ — и крышка, уходи въ Могилевскую. У насъ по заводамъ даже и стариковъ не видно. Помираютъ до времени.

— Да будетъ вамъ ныть, — возмутилась Елена, — сегодня праздникъ.

— Я къ празднику и говорю, — сказалъ Миша. — Знаете, какъ сказалъ одинъ латинскій писатель: «Пользуйся днемъ текущимъ и не думай о завтрашнемъ».

— Ну, вотъ хорошо! — сказала Елена. — Побѣжимъ, Миша, — вдругъ предложила она.

Они взялись, какъ дѣти, за руки и побѣжали по дорожкѣ.

На второмъ поворотѣ стоялъ большой памятникъ съ крестомъ и бѣлымъ ангеломъ.

Миша посмотрѣлъ на ангела, потомъ на Елену. Ангелъ былъ аляповатый, и дѣвушка была красивѣе, изящнѣе и нѣжнѣе бѣлой статуи.

— Какая вы свѣтлая, — выговорилъ онъ вслухъ свою мысль. — Какъ мечта. У насъ нѣтъ такихъ… А я темный.

— Ха-ха! — разсмѣялась дѣвушка. — Темный и свѣтлый, все равно, какъ трубочистъ и булочникъ…

Но ей, видимо, былъ пріятенъ этотъ неожиданный комплиментъ, и даже щеки ея залились румянцемъ, и смѣхъ звучалъ нервнымъ звукомъ.

— Елена Борисьевна! — началъ опять Миша. — Вы какъ думаете: правда, что всѣ люди ровные?..

— Конечно, равны! — стремительно возразила Елена. — У каждаго такая же кровь и голова такая же.

— Голова такая, да наука не такая! Напримѣръ, если кто учился смолоду, а другой не учился, то можетъ ли онъ его догнать и стать ровнымъ?

— Да вѣдь вы догнали, — сказала Елена просто.

Миша покачалъ головой.

— Теперь такія времена, — увѣренно начала Елена, — ничего въ счетъ не идетъ. Пуля не разбираетъ богатыхъ, либо ученыхъ. Пробьетъ дыру во лбу и готово. Передъ пулями всѣ равны.

Они опять двинулись впередъ, и дошли до конца тропинки. Здѣсь у забора была широкая, общая могила, похожая на раскопанную грядку. На этой человѣческой грядѣ стояло три десятка деревянныхъ крестовъ и просто колышковъ, изъ которыхъ каждый соотвѣтствовалъ трупу, зарытому внизу. На колышкахъ были надписи: мужчина неизвѣстнаго званія, убитъ 9-го января. Слово: убитъ, впрочемъ, было тщательно выскоблено и по тому же мѣсту болѣе свѣжей краской написано: умеръ.

Это попечительная полиція старалась наводить свой лакъ всеобщаго благополучія даже на могильные кресты, не оставляй въ покоѣ мертвыхъ.

Одинъ крестъ былъ выше другихъ. На немъ стояла надпись: Павелъ Герасимовичъ Ежовъ, 13 лѣтъ. Верхушка креста была украшена бумажнымъ вѣнкомъ со скромной надписью: Отъ товарищей. Это была могила разсыльнаго мальчика изъ страхового общества «Надежда», который, вмѣстѣ съ другими ребятишками прибѣжалъ «посмотрѣть» и котораго солдатская пуля уложила на панели, противъ адмиралтейства.

Больше на могилѣ не было ни вѣнковъ, ни какихъ-либо знаковъ посѣщенія, ибо въ то время полиція строго охраняла покой безымянной могилы 9-го января и разгоняла даже панихиды по усопшимъ.

Миша и Елена стояли рядомъ и смотрѣли на кресты.

— Вотъ эти тоже равны, — сказалъ Миша, — всѣ вмѣстѣ лежатъ, даже имени ихъ никто не знаетъ.

— Зачѣмъ имена? — возразила Елена, — мертвому все равно.

— Сколько ихъ перебили? — сказалъ Миша. — Тысячъ пять, да раненыхъ вдвое.

Благодаря оффиціальной скрытности, предполагаемое число жертвъ 9-го января разросталось до чрезвычайности въ устахъ уличной молвы и доходило до тысячъ и даже до десятковъ тысячъ.

— Сколько еще перебьютъ?.. Люди, какъ саранча. Ихъ бьютъ, а они все лѣзутъ, какъ остервенѣлые.

— Саранча рѣки запруживаетъ, — сказала Елена. — А по моему лучше такой смерти на свѣтѣ нѣтъ. По крайней мѣрѣ, сразу и есть за что. А сколько людей каждую минуту умираетъ съ голоду и безъ всякой цѣли?..

— Смотрите, что это? — воскликнулъ Миша.

Въ низкой травѣ, за крестомъ Ежова, блестѣло нѣсколько маленькихъ красныхъ цвѣточковъ.