Красное и черное - [22]

Въ послѣдніе два года Миша пересталъ обращать вниманіе на свою внѣшность, но для его короткихъ досуговъ и праздничныхъ выходовъ хватало прежняго запаса.

Онъ былъ, кромѣ того, очень методиченъ въ своихъ привычкахъ и не было ничего удивительнаго, что даже перчатки, купленныя три года тому назадъ, сохранились почти какъ новыя. Въ общемъ онъ былъ одѣтъ гораздо опрятнѣе, напримѣръ, средней интеллигентной молодежи и только какое-то особое выраженіе лица, утомленное и серьезное, и вмѣстѣ простодушное, свидѣтельствовало о томъ, что онъ принадлежитъ къ другому классу.

Быть можетъ, это было утомленіе физическаго труда, начатаго слишкомъ рано, спертый воздухъ мастерскихъ съ запахомъ масла и машиннаго сала, усталость вечернихъ досуговъ, посвященныхъ торопливому чтенію, полуночныхъ часовъ, украденныхъ у сна для упорныхъ и безсистемныхъ занятій.

Всю свою юную жизнь Мишѣ приходилось торопиться, учиться и думать на ходу, отдавать изъ своей недѣли 60 часовъ на механическій трудъ. Не мудрено, что на его лицѣ запечатлѣлась суровая усталость.

Александровское кладбище служитъ мѣстомъ гулянья для всего Кузнецкаго тракта. Ибо на всемъ тракту нѣтъ никакого другого парка или сада, ничего кромѣ тощихъ загородокъ общества трезвости и пивныхъ скверовъ, подъ вывѣской «Парижъ» или «Вѣна», которые называются садами развѣ по недоразумѣнію.

Лѣтомъ рабочая молодежь Кузнецкаго околотка переплываетъ въ лодкахъ на другой берегъ рѣки, гдѣ версты двѣ пониже расположенъ монастырь съ большимъ садомъ, или направляется пѣшкомъ за четыре версты къ Александровскому кладбищу, чтобы погулять въ его печальныхъ, но тѣнистыхъ аллеяхъ, среди настоящей зелени.

Въ этотъ день на кладбищѣ было много народу, но люди разсѣялись по всѣмъ концамъ. Кладбище было такъ велико, что общая масса гуляющихъ казалась почти незамѣтной и какъ будто таяла въ его зелено-сумрачныхъ переходахъ. Молодежь соединялась парами и разсаживалась по скамейкамъ или тихо переходила изъ аллеи въ аллею.

Кладбище даже весною навѣваетъ меланхолическія мысли. И при блѣдномъ сѣверномъ солнцѣ, среди мраморныхъ памятниковъ и свѣтлой зелени, это былъ кладбищенскій флиртъ, достойный Петербурга, который весь похожъ на огромное каменное кладбище, и въ блѣдномъ свѣтѣ лѣтнихъ сумерекъ какъ будто дремлетъ прозрачной дремой и снится самъ себѣ подъ шелестъ свѣтлой рѣки, протекающей мимо.

Миша и Елена гуляли по аллеямъ, разсматривали памятники и перечитывали надписи на мраморныхъ памятникахъ и крестахъ. Большей частью тутъ лежали все зажиточные мертвецы: трактирщики, торговцы, домовладѣльцы, и иной неуклюжій пьедесталъ казался мраморнымъ олицетвореніемъ толстопузаго купца, погребеннаго внизу у его подножія.

Разговоръ обрывался, и снова завязывался, и снова гасъ. Миша больше молчалъ, но Елена не поддавалась меланхолическому настроенію кладбища. Ей было безпричинно весело. Въ это ясное весеннее утро ей хотѣлось громко говорить, пѣть и даже прыгать.

Кровь Елены была южная, густая, пылкая, какъ крѣпкое віно, бродящее въ жилахъ виноградника, на южной сторонѣ утеса, обожженнаго солнцемъ, и собственная молодость въ девятнадцать лѣтъ свѣтила ей ярче этого туманнаго солнца сѣверной весны.

— Отчего вы такой серьезный, Миша?

Они встрѣчались въ послѣдніе два мѣсяца раза три или четыре. Въ одну изъ субботъ Миша посѣтилъ тетку Елены и просидѣлъ часа два за чайнымъ столомъ въ толпѣ молодыхъ людей, сбиравшихся на эти вечера, какъ мухи на медъ. Миша сидѣлъ тихо и говорилъ мало, даже не вставилъ своего слова, когда рѣчь зашла о задачахъ пролетаріата, и молодые гости другъ за другомъ стали опредѣлять, чего именно хотятъ русскіе рабочіе. Теткѣ Елены даже понравилась степенность новаго гостя, и она мысленно противопоставила его безпутной молодежи, громко и дерзновенно произносившей самыя крѣпкія слова.

Черезъ недѣлю Елена отдала визитъ и храбро явилась на Мишину квартиру. Миша угостилъ ее чаемъ и малиновымъ вареньемъ, принесеннымъ въ глиняномъ горшечкѣ изъ мелочной лавки. Елена просидѣла съ часъ и больше говорила съ Алешей, котораго она также жадно и поспѣшно засыпала вопросами о деревенской жизни и объ его новыхъ впечатлѣніяхъ въ городѣ.

Послѣ этого Миша и Елена встрѣтились еще разъ на новой публичной лекціи и потомъ въ частномъ собраніи небольшого рабочаго кружка.

Несмотря на эти отрывочныя встрѣчи между ними возникло чувство близости. Ихъ тянуло другъ къ другу, быть можетъ, потому, что оба они были такіе молодые, одинаково свѣжіе и чистые, но не похожіе, происходившіе изъ различныхъ общественныхъ слоевъ.

Собраніе кружка было въ прошлое воскресенье и окончилось въ пять часовъ дня. Погода была такая же ясная, какъ и сегодня. Они пошли пѣшкомъ вдоль берега рѣки. Ихъ разговоръ шелъ легче и плавнѣе. Елена описывала парижскую жизнь, избирательныя собранія и уличные праздники, драки націоналистовъ и анархистовъ, веселье молодежи, прогулки въ предмѣстьяхъ и на валахъ укрѣпленій.

— Гдѣ у васъ гуляютъ по воскресеньямъ? — освѣдомилась она.

Миша сказалъ о кладбищѣ. Прощаясь, молодые люди условились въ слѣдующее воскресенье проѣхать по желѣзной дорогѣ до первой станціи и оттуда пройти пѣшкомъ до кладбища. Имъ не приходило даже въ голову, что въ сущности они условливаются о свиданіи, какъ множество другихъ паръ, которые должны были встрѣтиться въ это воскресенье въ петербургскихъ садахъ.