Красное и черное - [11]

Вотъ почему Елена Григензамеръ такъ усердно просила Лидію Ивановну взять ее съ собой на Кузнецкій трактъ, гдѣ можно было встрѣтиться съ тѣми загадочными и огромными слоями населенія, которые, согласно символу вѣры молодого поколѣнія, должны создать лучшее будущее Россіи.

Рабочіе представлялись Еленѣ высокими, крѣпкими широкоплечими, мужественными людьми. — Они знаютъ, — думала она про себя, — они рѣшатъ.

И при мысли о нихъ Еленѣ ярче всего рисовались ихъ руки, большія, мускулистыя, непремѣнно энергически сжатыя. Ей казалось даже, что въ этой мозолистой горсти именно и зажато то самое свѣтлое и великое будущее, и какъ только разожмется широкая ладонь, оно выскочитъ на историческую арену, совсѣмъ готовое къ жизни, окрыленное, какъ птица, въ полномъ всеоружіи, какъ Минерва изъ головы Юпитера.

Теперь вмѣсто рукъ въ ея умѣ стояли эти чуткіе, внимательные, молодые глаза. Они были самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ, голубые, каріе, сѣрые. Иные какъ будто потускнѣли и ушли внутрь. Другіе блистали, какъ опьяненные восторгомъ и вдохновеніемъ мысли. Въ противоположность своему прежнему представленію, Елена увидѣла, что слушатели въ общемъ не имѣютъ крѣпкаго вида. Все это были тоненькіе, стройные, бѣленькіе юноши, часто тщедушнаго сложенія, съ блѣдной печатью петербургской анеміи на лицѣ. И даже студенты, полуголодные, но въ большинствѣ вышедшіе изъ зажиточныхъ провинціальныхъ семей, имѣли въ общемъ болѣе здоровый видъ.

Рядомъ съ этимъ Елена съ удивленіемъ замѣтила благородныя очертанія многихъ лицъ, чистыя линіи высокихъ лбовъ, тонко обрисованныя, характерно сжатыя губы, блестящіе, вьющіеся волосы. Какъ будто въ эту аудиторію отбирались самые красивые юноши со всего тракта. Впрочемъ, въ дѣйствительности, это отчасти такъ и было, ибо духовная красота большей частью обусловливаетъ тѣлесную и просвѣчиваетъ сквозь нее, какъ внутренній лучъ волшебнаго фонаря, и напряженность душевнаго запроса углубляетъ выраженіе взгляда и дѣлаетъ его значительнѣе.

— Какіе они славные! — сказала Елена, обращаясь къ Лидіи Ивановнѣ. — Я даже не думала…

Лицо Лидіи Ивановны внезапно просіяло и стало моложе и красивѣе.

— Если бы вы знали, какіе они способные, — сказала она съ счастливымъ выраженіемъ въ глазахъ. — Свѣжіе, непосредственные, безъ рефлексій. И многіе учатся совсѣмъ шутя. У насъ въ интеллигентномъ кругу нѣтъ такихъ способностей. Они всасываютъ знаніе, какъ влагу.

Лидія Ивановна исповѣдывала тотъ же символъ вѣры о преобладающемъ значеніи рабочаго пролетаріата и, въ свою очередь, старалась внѣдрить и углубить его въ умѣ своихъ учениковъ, но жизнь развивалась медленно и реальная сила все росла, но не могла вырости и разорвать путы.

Вмѣсто силы, главнымъ впечатлѣніемъ, которое Лидія Ивановна постоянно выносила изъ своихъ шестилѣтнихъ сношеній съ юношами Кузнецкаго тракта, было сознаніе ихъ необычайной даровитости. Въ этой средѣ, мало затронутой образованіемъ, таились какъ будто какіе-то подземные источники способностей и талантовъ, готовые брызнуть ключемъ при первомъ прикосновеніи и напоить изсохшую почву русской общественности.

Здѣсь встрѣчались оригинальные умы, неустрашимо строившіе собственныя философскія системы, почти безъ матеріаловъ, изъ мелкихъ обрывковъ знанія, попадавшихъ къ нимъ случайно; мягкія поэтическія натуры, съ тонкой чуткостью къ художественности и красотѣ; самородные изобрѣтатели, цѣлыя когорты самоучекъ. Были люди, начитанные въ житіяхъ святыхъ и созидавшіе себѣ міросозерцаніе по евангельскимъ текстамъ, по жизнеописанію Сергія Радонежскаго, въ лучшемъ случаѣ, по баснямъ Крылова и сказкамъ Пушкина, смягченнымъ и передѣланнымъ для народнаго чтенія, такъ что, напримѣръ, въ разсказѣ о поповскомъ работникѣ Балдѣ самъ попъ — толоконный лобъ превращался въ именитаго купца — большого скупца.

И дѣйствительно школьники Кузнецкаго тракта были просѣяны тройнымъ естественнымъ подборомъ и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ представляли отборные элементы двадцати губерній, извлеченные оттуда дѣйствіемъ столичнаго насоса. Ибо изъ деревни съѣзжались въ столицу самые бойкіе и подвижные, и изъ нихъ попадали на заводы въ цеховую работу только наиболѣе расторопные, между тѣмъ, какъ всѣ другіе оставались чернорабочими и даже погибали въ ночлежкахъ въ качествѣ неудачниковъ труда.

Наконецъ, изъ слоя цеховыхъ, который въ общей суммѣ все же насчитывалъ нѣсколько десятковъ тысячъ, на курсы попадали только сотни тѣхъ, кто дѣйствительно тяготился невѣжествомъ и безправіемъ и жаждалъ подняться выше по духовной лѣстницѣ.

Общеніе съ этими даровитыми юношами, возможность формировать ихъ гибкій умъ и давать постоянную пищу ихъ растущему запросу, представляли неизъяснимое очарованіе для Лидіи Ивановны. Переходя со своими учениками каждый годъ съ низшаго курса на высшій, она чувствовала себя, какъ скульпторъ, который постепенно облагораживаетъ контуры и просвѣтляетъ выраженіе своей новой статуи, обрабатывая ее при помощи рѣзца и молотка. Разница была въ томъ, что статуи ея были живыми людьми. Она работала надъ человѣческой душей, и творчество ея было тоньше и выше даже свободнаго искусства. Въ очарованіи этого воспитательнаго творчества заключалась единственная плата, которую жизнь отдавала Лидіи Ивановнѣ за ея непрерывную ѣзду на конкахъ и за всѣ труды при Кузнецкой школѣ.