Красное и черное - [9]

— Есть, — сказалъ онъ самъ себѣ, — четыре евангелія!..

Это былъ политическій лозунгъ минуты. Освободительное движеніе только начиналось. Демократическая республика еще не выдвигалась впередъ, особенно публично. Четырехчленная формула была на первомъ планѣ. Миша привыкъ встрѣчать ее вездѣ и всюду, — на столбцахъ газетъ, въ рѣчахъ ораторовъ на засѣданіяхъ различныхъ обществъ и въ резолюціяхъ митинговъ и союзовъ. И каждый разъ ее встрѣчали тѣми же демонстративными рукоплесканіями. Въ просторѣчіи четыре избирательныхъ члена назывались: четыре евангелія, четыре хвоста и даже четырехвостка; Мишѣ стало казаться, что публичная лекція безъ четырехвостки лишится самаго важнаго, какъ кушанье безъ соли.

— Товарищи!..

Лекторша кончила свою рѣчь и сошла съ трибуны. Преній не предполагалось, ибо чтеніе имѣло описательный характеръ, но почти тотчасъ же за ея послѣдними словами съ другого конца залы раздался громкій и страстный голосъ новаго оратора.

Въ публикѣ началось движеніе. Нѣкоторые выходили вонъ, тотчасъ же по окончаніи лекціи, но большая часть осталась внутри залы. Они впрочемъ не стояли неподвижно, а переходили съ мѣста на мѣсто, собираясь вокругъ оратора.

— Говорите! — кричали одни.

— Не нужно! — отвѣчали другіе также громко, но менѣе увѣренно.

Даже въ движеніи толпы были явственно замѣтны двѣ встрѣчныя струи: одна стремилась отъ дверей къ оратору, другая изъ глубины зала текла къ эстрадѣ, возлѣ которой стояла лекторша и другія учительницы.

— Товарищи, доколѣ мы будемъ терпѣть этотъ гнетъ? — кричалъ ораторъ. — Насъ не считаютъ за людей. Намъ негдѣ поговорить о своихъ дѣлахъ!..

— Ахъ, не надо, не надо!..

Директриса школы, высокая, съ добродушнымъ румянымъ лицомъ и растрепанными сѣдыми буклями, металась у эстрады, протестуя противъ рѣчи и призывая къ благоразумію слушателей. Она напоминала большую кохинхинскую насѣдку, клохчущую среди выводка утятъ на берегу пруда. Самые задорные утята упрямо лѣзли въ соблазнявшую ихъ стихію, безъ мысли о щукахъ, которыя водились въ прудѣ.

— Не нужно! — протестующіе голоса стали громче и многочисленнѣе.

Среди слушателей было много такъ-называемыхъ школьниковъ или школьныхъ патріотовъ, которые посѣщали школу уже третій годъ и относились къ ней съ особенною любовью, больше чѣмъ къ фабрикѣ или къ собственной семьѣ. Кромѣ школы на всемъ Кузнецкомъ тракту не существовало никакихъ общественныхъ учрежденій. На все сорокатысячное населеніе не было ни клуба, ни собранія, ни музыкальнаго общества, ни даже танцовальной залы, гдѣ молодежь могла бы повеселиться по праздникамъ.

Все это существовало по ту сторону заставы, для правящихъ классовъ, но жители тракта причислялись къ черняди и общественныя учрежденія были для нихъ излишними. Поэтому жить на тракту было нестерпимо нудно, какъ въ огромномъ исправительномъ домѣ. Эпоха митинговъ еще не началась. Внѣ школьныхъ чтеній и бесѣдъ оставалось только идти въ трактиръ и слушать разстроенную машину. Школьные патріоты поэтому настойчиво старались оберегать свою академію отъ увлеченій и «исторій». Наравнѣ съ преподавателями они сознавали, что самое основаніе, на которомъ зиждется школа, очень шатко, и больше всего опасались привлечь на нее испытующій потайной фонарь всероссійскаго дозора. До послѣдняго времени въ видѣ общепризнаннаго статута, существовало правило, что въ школѣ нельзя ставить точки надъ і, и что въ стѣнахъ ея не допускаются слишкомъ опредѣленныя рѣчи и обращенія. Но въ послѣдніе мѣсяцы возбужденіе, нароставшее вокругъ, стало вливаться въ классы и залы школы вмѣстѣ съ входившими учениками и послѣ каждаго чтенія начиналась распря между охранявшими школу патріотами и болѣе пылкими элементами.

— Товарищи, дайте сказать!

Часть публики вскочила на скамьи. Вокругъ оратора образовался кругъ, но рѣчи его не было слышно изъ-за растущаго смятенія.

— Не надо, уйдите! — шумѣла другая часть публики, оставшаяся на лѣвой сторонѣ залы.

— Надо погасить электричество! — прозвенѣлъ чей-то высокій, визгливый, пронзительный голосъ.

Дѣвушка въ черной шляпѣ, остававшаяся на эстрадѣ, тоже вскочила на столъ, который служилъ каѳедрой лекторшѣ.

— Стыдно, — крикнула она на всю залу, — товарищу зажимать глотку. Кто труситъ, пусть уйдетъ прочь. Мы будемъ говорить.

Шумъ и движеніе увлекли ее и она не думала о выраженіяхъ. На сходкахъ учащейся молодежи всегда говорила такимъ тономъ, ободряли нерѣшительныхъ и требовали изгнанія обструкціонистовъ.

Миша до сихъ поръ не вмѣшивался въ споръ. Онъ былъ закоренѣлымъ школьнымъ патріотомъ, но темпераментъ часто увлекалъ его, вопреки разсчетамъ благоразумія, совсѣмъ въ другую сторону, и теперь громкіе призывы оратора и его сторонниковъ взволновали его, и онъ не чувствовалъ себя въ силахъ присоединиться къ протесту осторожныхъ.

Но дерзкіе упреки дѣвушки разсердили его. Ему показалося даже, что она адресуетъ ихъ по его личному адресу.

— Кто труситъ? — крикнулъ онъ такъ же запальчиво и быстро протискиваясь впередъ по направленію къ эстрадѣ.— Но только чѣмъ говорить, лучше прежде подумать.

— Надо не думать, дѣйствовать, — возразила дѣвушка.

— Если закроютъ школу, хорошо ли будетъ? — кричалъ Миша. — Вы насъ не учите, мы о своихъ дѣлахъ сами лучше знаемъ.