Коврижка - [56]

Ты же тоже?

Когда снова уродится грецкий орех

Прошло девять лет. А не было ли это сном? — с такой мыслью я не расставался на протяжении этих девяти лет. Нападение, которому подвергся я, и 253 нападения, совершенных мной… вспоминая американскую стажировку, я думаю, что они не могут не быть равносильными. Вернувшись в Корею, я устроился на приличную работу, женился, и Бог дал нам двух детей. Только глядя на чистые лица младенцев, мирно сопящих во сне, я смог стряхнуть с себя хедлочное наваждение. Если бы я мог, я хотел бы отправить письма с извинениями всем 253 пострадавшим. Нет ничего дороже Господа Иисуса. Дороже Иисуса нет. Вместе с женой… я вскоре стал диаконом.

Это же хедлок! — На работе, да и везде, я регулярно мог наблюдать сцены нападения. Хедлок-лекции, хедлок-семинары, хедлок-молебны, хедлок-конференции и даже хедлочные мастер-классы — теперь хедлок стал неотъемлемой частью южнокорейского культурного быта. Однако корейский хедлок вызывал у меня лишь саркастическую ухмылку. С точки зрения прародителя… он находился на смехотворном уровне. «Главное — не техника. Здесь рулит сила», — с улыбкой подсказывал я своим сослуживцам.

Назначение в индонезийский филиал я получил в сентябре прошлого года. Перевод с повышением, пусть он вызывал всеобщую зависть, но мне пришлось оставить жену и детей и сесть в самолет одному. В атмосфере, безучастно созерцая синее вечернее небо, я вспомнил о годах, проведенных в Америке. Виной тому не было ни ощущение полета, уже успевшее позабыться, ни тревога, ни предстоящее одиночество зарубежной жизни. Просто в тот момент… словно я заглянул в прошлую жизнь, перед моим взором разом предстал весь пройденный мною жизненный путь. Ведь с высоты атмосферы… все земные дела видны как на ладони.

В Джакарте я встретился со своим предшественником. «О, я принял вас за атлета!» — щупая мой бицепс — на мне была рубашка с коротким рукавом — он, по всей видимости, был в восторге. «Я очень люблю спорт». Кушая экзотическое блюдо с ананасным ароматом, мы очень долго — с точки зрения предшественника и преемника — беседовали о том, о чем должны были беседовать предшественник и преемник. «Самое главное, должен я сказать, это — туркать их — птыц!» — сказал мой предшественник, отхлебнув поданного на десерт мангового шербета, и внезапно обозначил попытку провести хедлок. «Тыдыц?» — переспросил я, тоже изобразив хедлок. Он снова показал хедлок и сказал: «Птыц!» — «А, вот как!» Джакартское солнце сигало на тарзанке над нашим столиком под открытым небом. Почему-то я подумал, что к солнечным лучам примешан ананасный аромат. «Примите мой подарок», — я протянул своему предшественнику дорогой набор козинаков из грецкого ореха, купленный в аэропорту. «Вот это да! — воскликнул предшественник, хлопая в ладоши. — Когда же я ел такое последний раз?» Сразу на месте мы съели по несколько козинаков. Солнце продолжало экстремалить: порой тарзанка отвязывалась от его лодыжки и его голова разбивалась вдребезги об асфальт. Ослепительный солнечный мозг окрашивал улицу в белый цвет.

Моя индонезийская жизнь быстро вошла в наезженную колею. Моей обязанностью было досконально следовать указаниям главного офиса, то есть я скорее стал надзирателем, нежели управленцем. Мне предоставили служебное жилье с домработницей и личным водителем, так что я мог наслаждаться относительно роскошной жизнью. Домработница была родом из Суматры и умела готовить чудные блюда, которыми славился Паданг, кроме того, в угоду моему предместнику она освоила несколько корейских блюд, придав им некоторую пикантность. Если не считать тоску по жене и детям, больше ничто не доставляло мне неудобств.

Два раза в неделю я инспектировал завод на юге страны, на выходных с удовольствием проводил досуг в Коте — промышленном районе на севере — и в Анколе — увеселительном районе, время от времени отправлялся с водителем порыбачить на морском берегу близ Малакки. Водителя звали Хатта, он был уроженцем Джакарты. Этот молодой человек отличался сообразительностью и атлетичностью. В Коте я угощал его китайской кухней, поэтому он с неподдельной радостью сопровождал меня. «Директор Чон, поначалу я принял вас за рестлера», — поедая креветки в кляре, однажды сказал Хатта. В моей памяти снова всплыли воспоминания о хедлоке и нападениях. Моя голова… Она немного заболела.

«Хатта, слушай». — «Да». — «У меня есть просьба». — «Да, какая?» — «Тебе будет несладко, но я щедро заплачу». На песчаном пляже я сделал Хатта хедлок. Пусть это случилось по предварительному сговору и обоюдному согласию, но все же я испытал мощнейший хедлочный кайф. Из глотки Хатта вырвался какой-то хрип, и откуда-то раздался сильный запах ананаса. «Ты в порядке?» — Я сунул Хатта толстую пачку долларов, когда тот пришел в себя. Хатта состроил злую, горькую и раздосадованную мину, но по мере того, как он пересчитывал доллары, на его лицо возвращалось обычное выражение. Поскольку он пожаловался на головную боль, на обратном пути за руль сел я. Дома меня дожидался роскошный ужин, приготовленный домработницей Андиной. У меня было прекрасное настроение.