Коврижка - [14]

В конце концов, разве мы все не рецидивисты? — думал я. Рецидивно садимся в метро, рецидивно работаем, рецидивно едим, рецидивно зарабатываем, рецидивно гуляем, рецидивно изводим окружающих, рецидивно лжем, рецидивно заблуждаемся, рецидивно встречаемся, рецидивно разговариваем, рецидивно проводим совещания, рецидивно учимся, у нас рецидивно болят голова-плечи-колени-пятки-колени-пятки, мы рецидивно одиноки, рецидивно занимаемся сексом, рецидивно спим. И рецидивно… умираем. «Сын Ир! Всем телом! Всем телом жми!» Я снова начал трамбовать людей. Всем телом, рецидивно.

С наступлением августа я начал понемногу обрастать — если можно так выразиться — авторитетом. К тому же стало больше новичков. Сказывались последствия массовой потасовки, да и попросту многие не выдерживали физической нагрузки и уходили. В итоге я постепенно перемещался ближе к центру метрополитена. Я продвигался — людей становилось больше, чем мощнее я трамбовал, тем больше выдавливалось. Конечно, мне стали платить лучше, мое упорство получило всеобщее признание, и на этой волне трудностей поубавилось, но сложность заключалась не в этом. Конечно…

Деньги — это хорошо, но…

Ежеутреннее созерцание мук множества людей постепенно вылилось в своего рода стресс. Когда двери вагона с трудом смыкались, я то и дело наблюдал чье-то придавленное к стеклу лицо. Глянь, какой шарик! Поначалу, увидев сжатые губы и щеки, готовые лопнуть, а также сплюснутые свиными пятаками носы, я смеялся, надрывая живот, но с каждым днем мой смех становился все тише. «Отлично, все отлично. А ну-ка теперь опиши нам, каким ты запомнил лицо человечества». — Получи я такой вопрос от какого-нибудь марсианина, не знаю, как бы я выкручивался. Даже если бы я умел воспроизводить ментальный видеоряд, я бы не рискнул показывать истинный облик человечества обитателям других планет: это печальное зрелище не для чужих глаз. «Вот прибывает поезд. Фа-фа!» — «Да, пользуйтесь подземкой. О Млечном Пути и других межгалактических магистралях вам даже думать не стоит. Такому-то… человечеству».

В конце концов освободилось место еще для одного новичка, а я стал отвечать за восьмой вагон. «8». Глядя на выпуклую желтую цифру под ногами, я вдруг вспомнил МОЮ АРИФМЕТИКУ. «За что мне такая жизнь?» — залетела в голову дурацкая мысль. «Арифметика — это буквально всего лишь счет», — успокоил я сам себя. В то утро я ощущал особую тяжесть в голове-плечах-коленях-пятках-коленях-пятках. Фа-фа! — подошел поезд, открылись двери, кого-то выкинуло давлением, кто-то выскочил…

Это был отец.

Как бы сказать? У меня возникло желание сразу после смены скинуть всю одежду, пойти на ближайшую клумбу и жевать цветы. «О, отец…» Я не помню, произнес я это или нет. Однако я… направляющегося на станцию «Синсоль» отца… словно в первый раз женское тело… поэтому… неловко… но все равно трамбовал… но неудачно… и — дверь закрылась. Фа-фа! Я долго переводил дыхание, согнувшись и положив руки на колени. Фа-фа! С помятым лицом отец перевязывал помятый галстук. И эти короткие секунды, необходимые для того, чтобы завязать галстук, кратчайшие секунды узлом, который никогда не развяжется, соединили меня с отцом. Это было архистранно. Лицевая сторона узла получилась крайне кричащей, а в пространство между мной и отцом — чувствовал я — хлынуло нечто, похожее на вселенский покой. В покое, смыв барьер, мешавший смотреть нам друг другу в глаза, снова текло объявление:

— Внимание, прибывает электропоезд…

Какая-то крыша в этом районе

Правда, порой я убеждаюсь в том, что Земля вертится. Особенно, когда после смены я сижу на перронной лавочке бок о бок с Гуру. Вытянешь подальше ноги, запрокинешь назад голову — и видишь, как плывут облака. Появляется легкое головокружение, и тут тебя осеняет: о, так это из-за того, что Земля вертится! Это ощущение я любил. Поэтому часто я разваливался на скамейке. После той памятной встречи с отцом я поступил также.

«Сын Ир, сынок… в этот раз я должен обязательно уехать». Когда подошел третий поезд, мне помог Бригадир, разгадавший бедственность нашего положения. Жми! Жми! — Бригадир слишком бесчеловечно (конечно, он ведь не мог знать, что этот груз — мой отец) надавил на голову отца, хрясь — уперся локтем ему в спину, поднажал… и. По-ошел. За-ашел. И в тот момент из грудной клетки отца выдавился какой-то слабенький, едва слышный звук. Фа-фа. Грудная клетка поезда захлопнулась, поглотив папин стон, и я перестал его различать. В любом случае, всего лишь… это было похожее на стон или дыхание, запертые в час пик в чреве электропоезда, похожее на рыбий пузырь… душное…

Длинное… странное лето. «Гуру, а Земля вертится». — «Разве?» Я хотел рассказать что-нибудь об отце, но у меня вырвались совершенно неожиданные слова. «Хочешь пить?» — спросил Гуру и принес мне стаканчик «Миринды» из автомата. Я выпил, и на этом разговор окончился. После довольно часто я стал видеть отца. Постепенно у нас выработался какой-то иммунитет друг к другу, но даже этот какой-то иммунитет не сделал наши встречи радостными. Я порой удачно запихивал отца в вагон, это было ближе к концу каникул, в такие дни я всегда пил напитки из автомата. Там, далеко, плыли облака, а у меня пересыхало горло.