Костолом - [67]

— Где Ян? Это важно.

Вместо ответа — собачьи носы, фыркающие в щель под забором. Но где же сам хозяин? Ксения в ожидании поглядывает на запертую калитку — вот-вот она откроется, не станет же он держать родных за порогом?

— Ксения… Он не хочет с нами разговаривать. Но мы… У нас ещё есть время. Мы здесь подождём — рано или поздно он сдастся. — Ольга неразборчиво жестикулирует, скованными пассами то ли призывая небеса на помощь, то ли посылая всё к чертям. — Семейные разборки, не обращай внимания.

— Понятно. Я, как всегда, не вовремя. — «Всегда не вовремя» — дежурная мысль, выраженная дежурной фразой. В иной раз она бы задумалась, возможно даже расстроилась. Но не сегодня. — Ян, открой дверь, чёрт возьми! Поговори со мной! — Она барабанит кулаками по железной калитке, а та отвечает упруго, не поддаётся. Кнопку звонка слева от свежевыкрашенных стальных петель упрямо игнорируют. — Объясни, почему не сказал, если знал всё заранее? За что ты так?

Сцена столь же внезапная, сколь и нелепая. Собаки, растревоженные неожиданной атакой на вверенный им периметр, подают голос, отправляя в адрес непрошенной гости свои рыки, как проклятия. Прижавшись ухом к забору, Ксения ещё долго пытается через лай уловить звук шагов — тщетно. Открывать ей никто не собирается — похоже, у целителя сегодня не приёмный день.

Алиса, потрясённая поведением гостьи, сперва оторопев в замешательстве, всё же приходит в себя.

— Что, что, что случилось, почему ты так себя ведёшь… — мямлит она, с трудом проговаривая слова.

— Что? — Отдёрнув руку от калитки, Ксения резко оборачивается: — Миша умер.

И вновь срывается в рёв, не стесняясь ни себя, ни невольных свидетельниц своей истерики. Сквозь мутную пелену видит девчонку, сотрясающуюся в немых рыданиях — как собственное искажённое отражение. Мать накрепко прижимает её к груди, с укором косясь на Ксению — гонцов, приносящих дурные вести, нигде не любят. Текут мгновенья, и укор сменяется растерянностью, растерянность — осознанием, а то — прозрачной солёной плёнкой в тёмных глазах. Теперь они все трое заодно — скорбят в молчании по человечку, которого едва знали, и не могут иначе.

А собаки уже не просто рявкают — захлёбываются лаем, как в день, когда Ксения впервые пришла к этому дому. Тогда в человеке, оставившем у забора картошку, собаки учуяли чужака. И сейчас учуяли, но… Слишком поздно Ксения понимает, что псы не на неё бесятся — среди трёх женщин, отделённых от них железным заслоном, чужих нет.

Знакомый уже внедорожник тормозит у калитки, заставляя их сперва вздрогнуть, затем попятиться, и наконец, собравшись в кучку, вжаться в забор. За тёмными стёклами тех, кто внутри, не видно, но Ксения уже знает, кто там. А ещё она точно знает, что он, наученный собственным опытом, не нагрянул бы один. В подтверждение её слов дверцы автомобиля распахиваются, и на землю ступают трое: Баграмян и два бритоголовых качка, типичных, карикатурных, словно нагрянувших в наши дни из позапрошлой декады.

— Пришлось за тобой помотаться. В гостинице слишком много свидетелей. А там, куда ты потом направилась, менты пасутся. Мог бы подобрать тебя на дороге, но блять… Так не интересно! Будто знал, что приведёшь меня в лучшее место. — Показушно повертев головой, оглядев окрестности, Артур присвистывает. — Хата нехилая. Камер не видно. Вокруг никого. Будете орать — а вы будете — никто не услышит. Без лишних свидетелей. Но с нелишними. — Он мечет фразы через паузы — обрубленные, выразительные. Это экспромт — Ксения знает: он — не она, он не из тех, кто смог бы целый день выжидать своего часа в лесу, кормя комаров. Он из тех, кто привык сразу от слов переходить к делу. Вот и сейчас — минуты не прошло, как они встретились вновь, а его план уже готов: — Разобраться с тобой, сучка, я всегда успею. Так что оставлю тебя напоследок — ты же уступишь очередь своим подружкам? Ребята, считайте вам повезло, — он обращается к бугаям, плотоядно скалящим квадратные челюсти, пока их главарь снова переводит взгляд на случайных жертв: — А сейчас вы сдадите свои мобильники, и мы пойдём в дом.

— Артур, — встревает один из бугаёв. — Tам эти… — Он тычет пальцем в забор, очевидно намекая на обезумевших уже от непрестанного лая овчарок. — Проблем не будет?

— Хм… — Bместо ответа вожак достаёт из кармана пистолет, вальяжно примеряя его к ладони. — Жаль, конечно. Так-то я люблю животных, но… Открывайте двери, чей там это дом! — Любовно оглаживая пальцем спусковой крючок, он косится на Ольгу, ревностно сжимающую в объятиях трясущуюся в истерике дочь.

Ксения находит в себе силы поднять глаза на врага. Она ожидала чего-то такого. Она знала, что её выходка во спасение собственной души рано или поздно обернётся крахом чего-то большего. И случилось именно то, чего она опасалась более всего — под удар она попала не одна. Он сам признался, что следил за ней — должно быть, приехал в Алиевку ни свет ни заря и ждал подходящего момента. Она привела его на хвосте. Она во всём виновата… А руки-то у него нетвёрдые! Если присмотреться, можно заметить, как подрагивает тот самый палец у крючка, как вибрирует израненное запястье под тяжестью ПМ. Поджившие гематомы на лице сияют ярче солнца, а сколько их наверное на теле, под одеждой… Он строит из себя зверя — раненого, но не поверженного, но на деле он… Никто. Чучело волка из краеведческого музея — дети малые боятся его пластмассовых клыков, а те, что вырастают из молочного возраста, смеются над выеденными молью проплешинами в его линялой шкуре. Ксения тихонькo хмыкает. Её хмык обрывает стынущую тишину, долетает до уха врага, срывает последние пломбы.