Костолом - [68]

— Тебе весело, а, Ксюшенька? Погоди немного — сейчас будет ещё веселее. Дверь открыли быстро!

Баграмян искусно корчит голосом вымученную усталость, переходящую в гнев. Будто понимая, что на ту, по чью душу он явился, его чары больше не действуют, обращается к незнакомке. Опускает руку со стволом в карман, нетерпеливо притоптывает острым носком кожаной туфли. Приподнимает в ожидании брови над глазами тёмными, как обратная сторона луны — любой бы уже давно понял, что шутить здесь никто не собирается. Но Ольга не шевелится — за спиной их дом, и она не может…

— Мамочка, мне страшно, — хнычет Алиса, давясь слезами.

Затянувшееся ожидание, грозящее вот-вот перевести выяснение отношений в физическую плоскость, прерывает лязг засовов — калитка открывается, являя непрошенным визитёрам настоящего хозяина территории. Ян, как и тогда, в виноградниках, предстаёт в почти сценической мрачности. Стройное тело обтянуто чёрной одеждой, как второй кожей. На его бледном лице — усталость, в его чёрных глазах — гнев. Овчарки наконец успокоились и застыли в выжидательной стойке по обе стороны от своего человека. А у того в руке ружьё — придерживая за ствол, он опирает его прикладом о землю, но твёрдость позы не оставляет сомнений: если надо, приклад окажется у плеча в долю секунды. А уж хозяин не промажет — с нескольких метров из охотничьей двустволки и слепой бы не промазал, не то что мужчина, вынужденный защищать свой дом и своих родных.

— Это ещё что за чучело? — хихикнул один из подельников, едва отойдя от удивления.

— Артур, затолкай своих дрессированных горилл обратно в скотовозку и отправляйся восвояси, — цедит Ксюха сквозь зубы, сдерживая рвущуюся из неё ярость. Она, ярость, никуда не пропадала, лишь спала глубоко, но её разбудили… — Вали отсюда. Потому что второй раз я тебя не пожалею.

— Ты… Ты что — совсем ебанутая? — Проглотив плюнутую ему в лицо дерзость, настолько внезапную, что отреагировать мгновенно не получается, Баграмян делает полшага в сторону девушки. Полшага, даже не шаг — и зажатый в опущенной в карман пиджака ладони ствол уже не придаёт уверенности.

— Совсем. А до тебя только дошло? Ты реально такой тупой, что с первого раза не понимаешь?

Лицо Артура кривит в ненависти — так сильно, что даже синяки на нём поплыли, меняя очертания. Пока он пытается придумать, что бы такое ответить, отвечает один из подпевал — запоздало и не в тему, подтверждая своё горилье происхождение.

— Точно ебанутая. Ты говорил, у неё подруга какая-то ебанутая, и какие-то дружки мусорские, а теперь ещё и этот. Ты говорил, дело на раз, всё тихо будет. А у него ствол. Ну на хер, поехали отсюда.

— Зассал? — откликается Артур, почти срываясь на истерические нотки. — А этот, — он кивает в сторону Яна, тут же переводя взгляд на Ксению: — Твой новый ёбарь что ли? Я в шоке, если честно. — Oн закатывает глаза и смеётся — так громко и неправдоподобно, да так долго, что в конце концов начинает казаться, будто он это искренне. — Что-то я раньше о нём не слышал. А то бы…

— Я тоже никогда о тебе не слышал, — отвечает Ян, оглашая правду. — Но я знаю о тебе всё. — Его голос тих и спокоен, а взгляд направлен на того, кому обращены его слова. — Всё. Просто всё.

Артур должен ответить — это было бы логично, но он снова стопорится с реакцией, даря остальным время, которое каждый использует по-своему.

И Ксению вдруг накрывает пониманием: он действительно знал всё. В том числе и о её вылазке в прошлый выходной. И о причинах этой вылазки. И о том, что было с ней до того, как у неё появились причины. Знал и ничего не сказал, как не сказал и о Мише… Значит, он просто привык молчать о том, над чем не волен?

— У вас три секунды, чтобы убраться, — устав ждать, Костолом снова берёт слово. Он спокоен, очень спокоен — а всё потому, что в отличие от оппонента он умеет казаться спокойным, если захочет. Грудь распирает от нехорошего предчувствия — нет, всё же он не ясновидящий, его глаза — всего лишь глаза человека, видит он не только ими. Глубоко втянув носом жаркий воздух, едва заметно морщится: воздух над степью пронизан душноватым, дымным запахом горячего пороха. — А потом я спущу собак.

Странное слово — «спущу». Будто они на привязи или в загоне, но их, кроме воли хозяина, ничто не держит. Это так странно, что бандюки быстро смекают: чтобы спустить роняющих пену с клыков псин, хозяину хватит и слова. Смекают-то быстро, да всё же с опозданием… «Раз-два-три» — хозяин не шутил, он действительно считает. За три отмеренные им мгновения ничего не происходит, а вместо «Четыре» звучит ёмкое «Взять!».

Сорвавшись с места, собаки в секунду достигают целей — одна из них мощным наскоком валит на бок первого приспешника, смыкая челюсти на его руке. Пена, всё ещё капающая с клыков, окрашивается в розовый. Другая же прыжком впечатывает второго пособника в дверцу автомобиля.

— Скорее, заходите, — поторапливает хозяин девушек, зазывая перешагнуть порог и укрыться во дворе. Вовремя — едва Алиса оказывается внутри, тот из громил, что зажат между животным и машиной, лишается левой щеки. Раздаётся дикий вопль, но свидетельницей ужасного зрелища Алиса стать не успела — счастливица. Зато им всласть насладилась Ксюха — её взгляду предстают картины одна волшебнее другой: кровь, стекающая по глянцевой поверхности дверцы, трепыхающиеся у колёс туши, раздираемые безудержными клыками, и среди видов, ярких и сюрреалистичных, как мазки свежей зелени на полотне с октябрьским пейзажем — Артур, мечущийся от дверцы к дверце. Его план прост — сесть за руль и уехать, бросив подельников, но подступы к машине надёжно охраняются животными, распробовавшими кровь и вошедшими во вкус. Он бы ещё долго метался, если бы вовремя не вспомнил об опущенном в карман оружие. Вспомнила о нём и Ксения, да поздно.