Костолом - [58]

Они смеются — оба. Это так странно… Ксении нравится.

— Это твои дружки-менты деревенские тебя науськали? Или кто-то конкретный из них? Я тебя знаю — тебе в уши надуй, ты на всё готова. Ты бы сама до такой афёры не додумалась. Трахаря нового нашла что ли? Где он? На улице? Зови, пускай заходит. Посмотреть хочу.

А Ксюше обидно: Баграмян просто не верит, что она здесь одна. Что они здесь одни. Она заносит повыше руку с прутом и обводит им воздух, описывая пустоту — метафорически демонстрируя, что рядом никого нет.

— Ты же всё равно никогда не ударишь. Ты ж амёба. В суд тебя подружка потащила, в деревню эту сраную — она же. Сто пудов, и здесь без неё не обошлось. Ну, выходите, лошары. Хочу видеть каждого, кого лично потом урою.

— Я здесь одна, Артур.

— Ага.

— Ага.

— Попиздела и хватит. Развязывай уже, и мы договоримся.

— Мы не будем договариваться, Артур.

— Мы будем делать всё, что я скажу. Ну же, Ксюшенька, будь хорошей девочкой. Принимать решения — это не твоё. Твоё — это слушать и исполнять.

Ничего не происходит. Ксения зла до невозможности — на саму себя. Даже слышать его ей недостаточно. Похоже, она всё-таки переоценила свои силы. Неужели, на этом всё?

— А если сейчас же не развяжешь, то за твоей шлюховатой подругой снова приедут. Только вот домой она уже не попадёт. И к предкам твоим приедут — думаешь, я забыл, где они живут? Я всех достану — а тебя оставлю на потом. Что таращишься? Страшно? Вот видишь — тебе всё-таки страшно. Зря храбрилась, не твоё это. Развязывай, давай.

Оказывается, трудно только в первый раз. И как она могла забыть правило первого раза? Прут опускается ему на ноги, удар отзывается в ладонях ядовитым жёстким трением. Ей кажется, что это было совсем как-то никак, да только он вопит. Вопит, чёрт возьми — она такого не ждала.

— Сууука!

Она заносит и опускает прут, пока хватает сил, не отвлекаясь ни на вопли, ни на угрозы, ни на мольбы, и прекращает лишь когда тот выскальзывает из ладони. Следом на пол падают несколько алых капель. Артур уже не вопит — только тяжело дышит, нелепо раскорячившись у подножия колонны. Она долго смотрит в его лицо, в раздувающиеся ноздри и распухшие губы, частично прикрытые намокшим скотчем. Ей вдруг думается, что нельзя оставлять его здесь, вот так… С таким лицом. Ксения поднимает прут и заносит его уже прицельно. Щека и губы рассекаются разом, глаза спасены прочностью лицевой кости. Кожа на скуле лопается, как корка на клубничном пироге — лицо заливается алой влагой. Наверняка, шрамы останутся нестираемые…

А ведь уже глухая ночь, до Алиевки километров с полста, и домой надо как-то добираться — к завтраку она должна быть на кухне и в форме.

Ей страшно бросать его одного. Ещё страшнее — подходить ближе, чтобы проверить, как он там. Завтра за ним приедут менты. Или родственники вернутся разгребать постпраздничный срач. Ну или кто-то из дружков заподозрит неладное, не сумев дозвониться… Наверняка уже утром его найдут. Так что не стоит паниковать. Не стоит предаваться обману жалостливых сожалений. Сейчас ей лучше подумать о том, как она попадёт домой.

* * *

Оказывается, это не так и сложно. Скажи ей кто ещё пару месяцев назад, что она одна, среди ночи, в незнакомой местности будет стоять у трассы и ловить попутку, и она бы лишь пальцем у виска покрутила. Нонсенс. Только вот сейчас Ксю именно этим и занята — отбежав метра на полтора от обочины, тянет правую руку вверх и почти сразу же ловит серую замызганную «девятку».

— Девушка, Вам куда?

— В Алиевку.

— Садитесь, мне всё равно рядом проезжать — подкину.

— Я заплачу, — отвечает она, устроившись поудобнее на сидении рядом с водителем.

По отчётливому запаху копчёностей в салоне и налепленному на дверцу логотипу понять не трудно: парень — торговый представитель довольно известной в регионе колбасной фабрики.

Прут, скотч и мобильник Баграмяна она бросила в попавшийся по дороге до трассы заросший кувшинками пруд. Туда же её и вырвало — рвало долго, на износ, пока желудок не скукожился до состояния сдутого шарика. И даже тогда ей всё ещё хотелось блевать. В себя приходила долго — не глядя на часы, глядя на звёзды, лежала на траве, время от времени отпивая по глоточку оставшейся минералки. Ей казалось, она не сможет встать. Оцепенение не спадёт, слабость не отступит. Ей казалось, она сделала больше, чем могла себе позволить — и организм ей этого не простит. Но вот она уже в машине. На дне рюкзака валяются электрошокер и нож — выбрасывать было жалко, да и пригодятся они ещё — жизнь-то долгая. А фонарь она, даже сев в машину, не выпустила из рук.

— Не надо денег, я так довезу, — бурчит парень, косясь на ладони ночной пассажирки. Одна из них — в кровь разодрана. — Девушка, с Вами всё в порядке? — Интересуется на всякий случай — сам-то он уверен, что девушке ничего не угрожает. А вот в своей безопасности — уже не уверен.

— Да. В полном.

На мобильнике несколько сообщений от Розы и Женьки. Ничего особенного. Ни одного звонка. Кажется, на ночёвку в гостинице её и впрямь никто не ждал.

Парень подбрасывает её до самого посёлка, только от главной дороги до гостиницы пару минут ей всё же приходится пешком пройтись — в частный сектор он завернуть всё же не рискует. Уже вызубренным до оскомины путём Ксюха перемахивает через забор и, крадучись, добирается до своего этажа. Остаётся лишь через террасу пройти, никого из жильцов соседних номеров не потревожив. Поклажа на дне рюкзака бьётся друг о друга, и Ксюха поддерживает дно ладонью, чтоб не тряслось. Уже у своей двери немного расслабляется — свет не горит, дверь заперта снаружи: Женьки снова нет дома. Сегодня это Ксении на руку, как никогда. Нащупав в кармашке брюк свою копию ключа, она делает пару поворотов и, оказавшись в комнате, наконец с облегчением выдыхает. Дома — она дома. Она в безопасности, и теперь это уже точно. Хочется рухнуть поперёк кровати и проспать до обеда, но на часах хорошо за полночь, а подъём — в пять. На её руках — глубокие ссадины, на одежде — грязь и капельки крови (своей? чужой?).