Костолом - [60]

— Ты чего? Заболела что ль? Алё, Ксюх!

Пока подруга хлопочет над ней, то обмахивая лицо прихваченной с кухни мокрой тряпкой, то пошлёпывая по щекам, к Ксюхе потихоньку возвращается память. Целый день в сосновом лесу, партизанская вылазка под покровом нависшей над дачным кооперативом ночи, короткая, но ёмкая беседа со Светкой (так, кажется, её звали?), электрошокер, строительный скотч, гибкий стальной прут… Чужая кровь на своих руках, тяжёлый осадок чужих слов на своём сознании и горячая блевотина на затянутой кувшинками сонной глади обмельчалого пруда. Словно жуткий кошмар, который даже после пробуждения не спешит развеиваться. Словно зацикленный сон… Только вот это не сон. Это было взаправду и было с ней. Это всё по-настоящему. Щиплющая свежими ранами ладонь — осязаемое тому подтверждение.

— Жек. Мне конец. Нам всем… Прости меня, Жек!

— Ксю, ты что-то натворила, да?

— Да.

— Что?

— Не могу сказать. Прости, я просто не знаю… Не знаю, как сказать!

— Ладно. Ну что — ты полежишь, а мы пока сами на завтрак накроем?

— Нет. Я конечно сволочь, но не до такой степени.

* * *

Как знать, что там навоображала подруга — вряд ли она хотя бы приблизительно представляет себе правду, но то, с каким спокойствием она позволила Ксюхе остаться при своём, ни словом, ни делом, не напомнив о случившемся утром вплоть до вожделенной минуты отдыха после завтрака, не внушает ничего, кроме щемящего чувства благодарности. А Ксюша, закончив с последней тарелкой и схватив из холодильника маленькую упаковку апельсинового сока, убегает наверх, чтобы урвать минутку тишины и уединения, пока коллеги заняты запоздалым завтраком, а постояльцы разбрелись по округе.

Плюхается в плетёное кресло, порождая сдавленный скрип, и в очередной раз удивляется: интересно, станет ли скрип хрустом, и её задница окажется на кафельном полу террасы до конца смены, или кресло всё-таки переживёт лето без переломов? И тут же осекается: возможно, без переломов лето не переживёт она сама. Возможно, вообще не переживёт она это лето, будь оно неладно. Сломается. Или сломают. Упаковка с хлюпаньем выдыхает и, пустая и скомканная, летит куда-то мимо мусорного ведра. Ксения с отвращением осматривает ладонь: не успевшие затянуться глубокие борозды изрядно подъедены моющим средством — даже моя посуду в перчатках, рано или поздно словишь мыльной пены внутрь, без этого никак… Щиплет. Так же щиплет на душе — отдалённым, призрачным сожалением. Нельзя. Ей сейчас вообще всё можно — нельзя только ни о чём жалеть. Это всё испортит. Это её добьёт.

— Bот ты где! А я тебя искала! Твоей соседке я уже отдала. Oна сказала, что ты здесь. — Алиса плюхается в кресло напротив — в то, в котором несколько недель назад сидела её мать, раскладывая свои нелепые и ни капли не пророческие пасьянсы. — Вот!

Ксения молча принимает протянутый конверт. Ей даже раскрывать его не надо — она уже знает, от кого он. Золотистые блёстки врезаются в свежие ссадины, забиваясь под рваные края, как песок под половик. А внутри — открытка. И ровным, скучным, безыскусным почерком — почерком школяра — выведено: «Приглашение». На день pождения. Именное. От Миши Новикова. Сегодня вечером. В кафе «Мария».

— Алиса… Я думала, ты уехала.

Алиса видимо вовсе не то хотела услышать — счастливая улыбка гонца, принесшего благие вести, мигом покидает её ещё не тронутое пубертатным акне лицо. Хотя, в ней же кровь Квитковских — с такой кровью прыщей, должно быть, и вовсе у неё не будет.

— А почему ты так думала…

Потому что подслушивала.

— Извини, даже не знаю. Я запуталась. Но откуда у тебя это? — Ксюша любовно потряхивает конвертом, осыпая поверхность журнального столика очередной порцией блёсток.

— Миша дал — не понятно что ли? Он сегодня приезжал вместе с братом и дал нам приглашения — мне, маме и тебе с подружкой, только вы тогда заняты были, так что я вызвалась передать.

— Спасибо.

— А ты придёшь?

— Даже не знаю. — Такого осуждения на лице юной знакомой Ксении уже не вынести. — Да приду я, приду. Только, возможно, задержусь. И Женька тоже — нам же ещё после ужина убирать. А ты… Тебя мама разве отпустит?

— Так мама же со мной пойдёт! Билетов до Иркутска пока всё равно нет, вот и…

Ясно.

Алиса уже упорхала — сказала, ей ещё подарок купить надо. Подарок — точно… А Ксения всё никак не может отринуть дурацкое чувство несвоевременности происходящего. Не должно быть никакого праздника, а коли уж он случился, то ей на нём не место. Почему же всё так странно?

— Ой, Ксюш, привет! — На этот раз кресло напротив опасно прогибается уже под Алисиной мамой. — Чего такая смурная?

— Привет. Устала. И вообще… Не ожидала тебя здесь увидеть. Тебя и Алису.

Ольга не отвечает. Молча перетасовывает колоду карт — ту самую, забытую ещё прошлым летом кем-то из постояльцев, а этим летом уже забытую и новообретённой владелицей. Словно ожидая второго шанса, она томилась на подоконнике веранды со времён их — Ольги и Ксении — первой беседы.

— Погадать?

— Брось. Чушь это всё. Ничего не сбывается.

Не обращая внимания на растерянный взгляд соседки, явно не ожидавшей от неё такой резкости, Ксения молча встаёт и скрывается в стенах своей комнаты. Помнится, чёртовы карты напророчили ей чуть ли не спасителя какого-то… Ну и где же он? Минувшая ночь доказала: она — сама за себя. Иначе никак. Это знание — ценное приобретение. Оно — сокровище. Да только почему же на душе так пакостно, будто её обманули?