Косьбище - [41]

Торк ошарашено рассматривал золотые монеты у себя на ладони. В каждой — по 4.5 грамма, по курсу 1:12 получается больше гривны кунами за каждую. И, в отличие от серебра, золотые византийские монеты не портят. Ни по весу, ни по металлу. Богатый подарок. Ноготок кивнул удовлетворённо. Что у них с Чарджи общего — не знаю. Но вот же — озаботился кошельком товарища. Ладно, давай упаковываться.

Укладка вещей в большой команде — занятие всегда сумбурное. «Два переезда эквивалентны одному пожару». Только пожар — быстро. Отойди, не мешай — само сгорит. А вот во вьюки — само не вскакивает. Сколько я всего тут начал и не успел, до ума не довёл. Турник во дворе, который с Ивашкой строили, остаётся. Груша боксёрская, на которой Ноготок тренировался — остаётся. Складень мой, на котором я под Николашкину диктовку слова и выражения записывал — забираем. Мечи парные невиданные, с людоловского хутора привезённые… мой стыд и срам — только упаковываю да распаковываю. Даже не почистил. Берём.

Тут Ивашка заявляется, злой как собака: Доман коней не даёт. Так, где моя шашечка? Опять Ольбег спёр? Нет, грешу на невинного — за печкой спрятанная лежит. Шашку на левый бок, дрючок в левую руку. Пойдём-ка поговорим-ка с управителем. Как в первый день я с ним поговорил. Тогда меня сразу в поруб кинули, теперь наоборот — выкидывают с усадьбы.

– У тебя было два коня. Их — забирай. Остальные — рябиновские.

– Аким мне всю прирезанную землю отдал. Весь стоит на моей земле. Стало быть, все кони, которых с веси увели — мои.

– Я про то не слыхал. Иди к Акиму — велит владетель — отдам.

– Что не слыхал — твоя забота. Вон Хотен стоит — спроси, коли в словах моих сомневаешься. И к Акиму я могу сходить. Поговорить. Только не про коней, а про то, что о тебе в грамотках Храбритовых написано.

– К-каких т-таких грамотках?

Во. И заикаться сразу начал. Стало быть — рыльце в пушку. Давим дальше.

– Таких. Которые мы в Храбритовой опочивальне под полом нашли. Такой ларчик аккуратный, всякими сказками полный. Вот расскажу я Акиму кое-чего, посмотреть-почитать дам. А он-то нынче малость не в себе, железяку свою из рук не отпускает. У тебя, Доман, как — вторая голова найдётся? А напоследок перескажу, что мне мятельник сказывал. Ты ж видел: мы ж ним слуг выгнали и «под рукой» разговаривали. Тайно. Аким много чего интересного узнать может. Кто-то ведь послал донос, по которому Макуха из Елно прилетел. Ты, случаем, не знаешь — кто?

В разобранных грамотках Храбрита про Домана — ничего. Или мы не поняли. Насчёт доноса мы с мятельником не говорили. Но куда-то я попал: Доман существенно побледнел. Взгляд из презрительно-отстранённого стал просто злобным. Дёрнул щекой.

– Сколько?

– К двум моим ещё шесть. Упряжь, седла, вьюки, торбы.

– Шли своего. Только быстро.

Тут я несколько обнаглел, поманил Домана пальчиком. Будто чего на ухо сказать. Тот привычно наклонился, а я похлопал его по щёчке.

– Не гони, детка, как соберёмся — так и выйдем.

Он отшатнулся, схватился за щеку. Огромные, совершенно ошарашенные моей наглостью, глаза. И бледнеет на глазах. Будто я ему в лицо плюнул. Ну, вообще-то, «да». Только ответить ему сейчас нечем, только утереться. Вот пусть и привыкает: или делать по слову моему, или «утираться» после «ласки господской». Или как сейчас — не «или», а — «и».

Понеслось, побежали. Ивашко матом на конюшне кроет. Ноготка с барахлом туда-сюда гоняют. Из окошечек Николай, как черт из табакерки, выскакивает и орёт.

Рядом вдруг возник Долбонлав. Неслышно. Убью в следующий раз, если так подкрадётся. Или колокольчики во все места забью. Так и умереть же можно — то нет рядом никого и вдруг голос: «Сталсый глидень кличут». Что-то новенькое: прежде таких команд не было.

Долбонлав отвёл к обычному крыльцу, но не стал открывать дверь, а повёл меня на задний двор. Здесь в затишье на скамеечке сидел Яков. Только глянул на мальчишку — тот испарился. Похлопал по скамейке рядом с собой — «садись». Сидим-молчим. Напротив нас тот самый турник, бревно нами поставленное, ещё тренажёр — столб с колесом наверху.

– На восток — не ходи. «Пауки» нынче злые.

– А куда идти-то?

– На север не ходи: что там, у волхвов — не понятно.

– Ну так подскажи — куда.

– На юг не ходи — смутно там как-то.

– Ну, я так и думал: пойду в Елно. На запад. Там город, может, какую службу найду. А то дальше двину. В Смоленск. А то — к Новгороду-Северскому. По Десне вниз — легко пойдём,

– Далеко не ходи.

– Это почему ещё? Что мне тут, в лесах гнездо вить?

– Далеко будешь — не дозовёмся. Ежели надумаешь у Перуна встать — передай привет от «Чёрного гридня».

И что это было? Это был, Ванюша, подарок. Тебе, дураку, клад открыли — куда идти, где остановится, что сказать. Да будь ты хоть трижды попаданцем семи пядей во лбу, а сообразить это невозможно. Это надо просто знать.

– Чарджи твой в услужение просится.

И молчит. Глаз скосил и снова наши… «деревянный тренажёрный зал» разглядывает. Я ухожу, а этот… инал здесь останется? Ну и что?

– Долгов нет. Ни — он мне, ни — я ему. Тебе решать.

– Не мне — владетелю. Всё, иди.

Только упаковались — зовут на поварню: «поешьте перед дорогой». Шум, суета: «это взял? А это увязал? А чего в том вьюке острое выпирает?…». Хлебаем супчик-трататуйчик, спешно, аж обжигаемся. За спиной Домна встала, а ей-то чего надо? Мнётся чего-то, то руки под передник, то дёрнется чего подать, то вздыхает невпопад.