Королевский краб - [40]

В каюте Бориса Петровича были не иллюминаторы, а обычные большие окна. Через них было хорошо видно, как все ближе и ближе подходит к «Никитину» отважная «Абаша». На палубе траулера стояло несколько матросов в черных плащах с капюшонами. Они знаками что-то показывали нам, но что именно, я не понял. Один из них крутил в руке конец линя, готовясь перекинуть его на борт плавзавода.

«Семерка» волочилась за траулером какими-то рывками. Она сидела в воде очень глубоко, и волны свободно перекатывались через ее палубу. «Наверное, трюмы залило», — подумал я, пытаясь разглядеть на мотоботе экипаж. К сожалению, «семерка» была в тени от борта «Никитина». Людей я никак не мог увидеть Потом на «Абаше» сообразили и осветили мотобот одним из своих прожекторов. На «семерке» был экипаж. Оранжевые фигурки густо облепили рубки и были совершенно неподвижны. Тут завыла лебедка, которую включил расторопный Жеребчик, и вниз, тяжело раскачиваясь, начали опускаться крепления на толстых тросах…

— Осторожнее, осторожнее, — говорил на мостике завлов Валерий Иванович. — Выбирайте момент, не спешите!

Но нелегко было экипажу «семерки» выбрать момент, схватить качающиеся крюки и зацепить ими мотобот. Мотобот то поднимался вверх на несколько метров, то проваливался вниз. Крюки со звоном бились о палубу и рубку «семерки», разбивали в щепы деревянные борта. От них едва спасались ловцы, гасили их колебательные движения бамбуковыми вешками. Сотни людей на плавзаводе с замиранием сердца следили за этим единоборством.

Но вот ловцы «семерки» улучили благоприятный момент, схватили крюки и, когда бот подняла волна, прочно закрепили их. Мастер на палубе «Никитина» не потерял и доли секунды. Он тут же включил моторы, лебедка натужно завыла, на несколько метров подняла мотобот и дальше не смогла. «Семерка» была слишком перегружена, в трюмах было полно воды.

— А почему их только одиннадцать? — вдруг услышал я голос Анны за своей спиной.

Волны яростно били в днище зависшего мотобота, все сильнее раскачивали его. «Если так будет продолжаться еще несколько минут, — мелькнула в моей голове мысль, — «семерку» в щепки разобьет о стальной корпус «Никитина». Ее надо немедленно опустить на воду».

Очевидно, об этом же подумали и на мостике, потому что оттуда раздалась торопливая команда:

— Майна, майна…

В этот момент одна из оранжевых фигур на боте замахала рукой, мол, не надо майнать нас на воду! Лицо махавшего рукой человека осветил прожектор, и я узнал, кто это, — Вася Батаев. Батаев не мешкал. Он скинул спасательный жилет и прямо в сапогах, в робе прыгнул в один из трюмов, нырнул. Через несколько секунд на поверхности показалась его мокрая, без шапки, голова, а затем и правая рука, в которой была пробка. Он показывал ее всем, как бы говоря: не волнуйтесь, вода сейчас выльется.

Из днища «семерки» мощно вырвалась струя воды, затем снова загудели моторы лебедки и мотобот медленно пошел вверх. Он с каждой секундой становился все легче и легче.

И в это время над бушующим морем, по всему плавзаводу разнесся спокойный, десятикратно усиленный микрофоном голос капитана-директора:

— Выношу благодарность за проявленную решительность матросу первого класса Василию Георгиевичу Батаеву!

— Но почему их только одиннадцать? — снова услышал я за своей спиной тоскливый голос Анны. — Где двенадцатый, кто он?

Сколько было разговоров потом! Из них я узнал, что троих из экипажа «семерки» пришлось положить в лазарет. Серегу, у которого было нервное потрясение, Олега Смирнова, совсем измученного качкой, и моториста Василия Ивановича, по поводу двустороннего воспаления легких. Остальные восемь человек чувствовали себя нормально, лишь очень промерзли, но они быстро отогрелись после парной и коньяка, который им пожертвовал из специальных запасов Илья Ефремович. Кое-кто не удовлетворился коньяком и добавил самодельного пива — кулаги, и спали теперь эти ребята богатырским сном в своих каютах. А шторм неистовствовал всю ночь. Был он необычайно сильным даже для этих гудящих от бесконечных циклонов широт.

Лазарет плавбазы был чистеньким, уютным, на шесть коек, расположенных в трех каютах. Одна считалась палатой особого назначения, и туда уложили Василия Ивановича. Он всю ночь бредил, что-то кричал, вскакивал с кровати. От него не отходила медсестра, ласково его уговаривала, но он, пожалуй, ничего не слышал и не понимал. Рядом в трехместной палате лежал с широко раскрытыми глазами Серега и жадно ловил каждое слово бредившего моториста. Здесь же был и Олег, покорный, без кровинки в лице, и матрос с «Тайменя» — худой парень, на вид интеллигент, с очень бледным лицом. У него заболело сердце, но вел он себя бойко, был говорлив и на качку не реагировал.

— Так, говорите, досталось вам? — спрашивал он поминутно у Сереги и Олега.

— Было, — отвечал Олег и гремел тазом над кроватью. Его часто тошнило, но желудок был пуст, поэтому он только плевал в таз и потом лизал лимон.

Позаботились и о Сереге. Женщины из их бригады распутки пожарили огромную чашку крабового мяса и принесли ему, но он не ел, тупо глядел на чашку и часто вздыхал. Зато жареные крабы пришлись по вкусу парню с больным сердцем. Его звали Андрей.