Королевская охота - [26]

Как-то во время урока, заняв детей самостоятельным переводом, Екатерина подошла к окну. Стоял ранний октябрь. Листья на деревьях еще держались, радуя глаз глубокими сочными красками. Одуряюще пахло вялой травой, землей, далеким дымом. Запах этот будил сожаления и грусть: «Еще один год уходит». В это время на площадь перед школой въехал длинный черный автомобиль. Объехав полыхающую поздними георгинами клумбу, он остановился у школьного крыльца. Открылась дверца, и из автомобильного нутра выбрался Юрий Алексеевич Югжеев, собственной персоной. Екатерину обдало жаром. Вот уж кого она не ожидала здесь увидеть! Как он сюда попал? Он — в селе? Добрался по сельской дороге, годящейся только для трактора или танка, в своей шикарной машине! Она застыла у окна, не помышляя выйти или окликнуть Юрия. Дети, почувствовав ее замешательство, повскакивали со своих мест, пытаясь рассмотреть за окном то, что увидела учительница. Юрий услышал их голоса, поднял голову и увидел Екатерину. За радость, озарившую его лицо, «физиономию», как говорил он, она простила ему многое.

— Здравствуй, Катюша, — сказал он, о, чудо, улыбаясь, — как жизнь? Ты можешь выйти?

— Могу, — ответила она, смутившись и покраснев, как сельская барышня.

Ученики, разумеется, выскочили первыми и, галдя, облепили необыкновенную машину. Черно-лакированная, длинная, приземистая, с большими круглыми фарами, напоминающими фонари, она была из другой жизни. Из той, где прекрасные беззаботные женщины, смеясь, пьют шампанское, а мужчины бросают к их ногам состояния. На капоте, в сине-черно-белой лакированной кокарде, сияли крупные буквы «BMW».

— Довоенная модель, — небрежно сказал Юрий, — подлинная, а не ретро, антик, единственная в своем роде.

— Какая прелесть! — восхитилась Екатерина. — Это сколько же ей?

— Около шестидесяти, я думаю, не меньше. Старушка уже. Садись, Катюша, эх, прокатимся!

Он оставался с ней три долгих безмятежных дня. Три дня прогулок по полям, разговоров, поездок на необыкновенном автомобиле. Как-то они жгли костер посреди убранного картофельного поля и пекли подобранную тут же картошку. Сухая картофельная ботва, сгорая, оглушительно трещала и выпускала снопы искр. Они молча смотрели на огонь, поддавшись его первобытной магии. Юрий выкатил прутиком большую картофелину, почистил ее, перекидывая с одной ладони в другую, и они съели ее, словно исполняя некий важный ритуал: разделили между собой хлеб — картошка ведь тот же хлеб — и теперь связаны навеки. Долго сидели, прижавшись друг к другу. Было очень тихо. Костер догорал, уступая место холодной осенней ночи. Воздух был пронзительно свеж и прозрачен. Высыпали первые звезды. Екатерина чувствовала, как покой и единодушие опустились на них. А что чувствовал Юрий? Наверное, то же самое. А может, и нет. Никто никогда этого не узнает. «Чужая душа — потемки», — любила повторять бабушка.

Екатерина была счастлива. Она чувствовала, как что-то определяется в ее жизни. «Жених приехал, — рассказывала ее хозяйка любопытным соседкам, — доктор!» Юрий был мягок с ней и почти нежен. Ностальгически вспоминал их встречи, как он первый раз увидел ее, читал стихи. Свои собственные. Очень красивые, но какие-то бессмысленные. Там была такая строчка: «Время лилось июлем ягод…» Больше ничего она из этих стихов не запомнила. Потом он уехал, так ничего и не сказав, оставив ее в недоумении — а что же теперь?

Она все время ожидала чего-то. Ей казалось, что вдруг откроется дверь и он войдет, непременно с цветами. Или что он ждет ее у школьных ворот. Ей даже чудилась его длинная, слегка сутулая фигура у крайней яблони.

Ничего не произошло. Он не приехал и не написал. Исчез, как и раньше, бесследно. Она доучила свой класс до конца учебного года и вернулась домой. По сути, сбежала.

Времена менялись, и люди менялись вместе с ними.

Она стала работать в одной из районных школ города, куда устроил ее Андрей Николаевич.

И вдруг однажды на улице кто-то произнес у нее над ухом полузабытое: «Как жизнь, Катюша?» Это был, разумеется, Юрий. Он изменился, слегка располнел, чуть постарел или возмужал, отпустил длинные волосы, что придавало ему поэтический вид. Длинное пальто, небрежно распахнутое, длинный шарф… «Что нового?» — «А у тебя?» Он женился. Два года уже. Как оказалось потом, в октябре, в том самом октябре, когда навестил ее в Терновке. Ни смущения, ни вины он, конечно, за собой не чувствовал.

Они снова бродили по знакомым улицам. Если бы у Екатерины кто-то был, встреча эта кончилась бы ничем. Но она была одинока. В том возрасте, когда одиночество особенно мучительно. И история повторилась. Они снова были вместе. Он брал ключ у какого-то приятеля, и время от времени они проводили в чужом доме пару часов.

Юрий просил ничего не трогать в чужой квартире и каждый раз внимательно осматривался перед уходом. Как-то раз, увидев томик Китса на книжной полке, Екатерина не удержалась, вытащила его и, открыв, прочитала на титульной странице: «Дорогому Юрочке в день рождения от мамы. Книга — самый верный и надежный твой друг, помни это». Она задохнулась от гнева — это был его дом, а вовсе не его друга! Он, не желая пускать ее в свою жизнь, придумал эту ложь! Боже, какое унижение! А где же его жена? А может, он и не женат-то вовсе? Подонок! Вон отсюда! Она почти бежала по улице, с трудом удерживая слезы. Так ей и надо! Ведь прекрасно понимала, что он за человек, понимала, что ни тепла, ни радости, ни любви он ей никогда не даст. Понимала, все понимала! Холодный, бесчувственный эгоист! Эстет! Музицирует, стихи сочиняет, переводами увлекается! Зубчатые колесики! Бесплоден! Бесплоден и убог! Ничтожество! Быдло! Вот именно, быдло!