Королевская аллея - [114]

— Вы, господин директор… — Казалось, будто мсье Арман хочет преклонить колени, но от этого он все-таки воздержался. — …вы благодаря тяжелой борьбе, благодаря озабоченности делами отеля, которая не покидает вас даже в минуты, свободные от профессиональных обязанностей, благодаря тщательному исполнению долга и осмотрительности, похвалы которой я слышу на Королевской аллее с самого начала, то есть вот уже десять дней, в конце концов стали тем — если мне позволительно так это описать, — что вы собой представляете: скалой в бушующем потоке, поборником гостиничного дела и его покровителем далеко за пределами узко-профессионального круга. И вот к этому покровителю я теперь обращаюсь, чтобы он освободил меня из клетки.

— Встаньте.

— Но я и так стою, господин директор.

— Чего же вы хотите?

— Разве я не изложил это?

— Насколько я понимаю, нет. Вы говорили о диссонирующих симфониях на Рейне и о каких-то дядюшках.

— Подниматься ступень за ступенью, спеша за вами. Вот чего бы хотелось. В молодые годы — а когда же еще? — учиться у образцового наставника. Когда-нибудь, нескоро, иметь право сказать, что мое счастье началось в отеле «Брайденбахер хоф» под патронажем господина доктора Мерка, который прощал мои недостатки — со временем я их сумею преодолеть, — доверял мне ответственные дела и стал отцом моего будущего. Вот в чем заключаются, господин генеральный директор, мои устремления, то бишь мое уже зарождающееся родство с вами. И такая семья по призванию часто соединяет своих членов узами более осчастливливающими и утешительными, нежели узы крови, механически навязываемые судьбой (нередко даже — нежели отношения человека с его женой и ребенком).

Мерк, непонятно почему, закашлялся.

— Ну хорошо. Пусть так. Do you speak English?[91]^{430}

— I certainly do, Sir. Of course, Sir, quite naturally I do. Why shouldn’t I? It’s a very nice and comfortable language^{431}.

— Зачем вы крутите носом в воздухе? Я интересуюсь только, насколько вы владеете языками^{432}. Par la italiano?^{433}

— Ma Signore, che cosa mi domanda? Sono veramente innamorato di questa bellissima lingua, la più bella del mondo.^{434}

— Просто невероятно!

— Una lingua musicale^{435}.

— Только не впадайте в поэзию. Мне от нее становится дурно^{436}. У нас в большом зале во время файф-о-клока иногда выступают поэты, те, у кого есть что надеть. Дамам^{437}…

— Si, si, le donne adorabile, the ladies of Düsseldorf, Mesdames du Rhin, les fleurs du pays…[92]

— …это нравится, но меня стихи в холодный пот вгоняют^{438}.

— Я молчу, Monsieur le directeur[93].

— Как вам и приличествует.

— Уже молчу.

— Дю Плесси? Вы уверены в своем происхождении?

— Насколько это вообще возможно.

— Пусть так. Вы кажетесь смышленым, ловким, и это даже преуменьшение. (Клеменс Мерк ощущал себя Зевсом, а сверх того — странно счастливым.) Вы можете работать в ресторане.

— Какое счастье!

— Я буду за вами присматривать.

— Что более чем правильно, я просто счастливчик!

— Ну, теперь идите, мой сын. Невероятно… Завтра вы принесете мне гуляш.

— Это врата в Элизиум!

— Я люблю, чтобы он дымился. Еще раз, как ваше имя? Ответьте — и ни слова больше.

— Арман, мсье. Счастливый Арман.

— Идите.

— Само собой, и все же неохотно. Некое внутреннее содержимое, амальгама готовности исполнить распоряжение и протеста против него, которое какой-нибудь философ наверняка захотел бы исследовать…

— И научитесь подобающим образом говорить по-немецки. Так, чтобы человек вас понимал, простой человек.

— Мы не можем исходить из того, что все люди обладают интеллектом, подобным нашему. Я понимаю.

— Ничего диссонирующего я больше не желаю слышать, — изрек польщенный Мерк. Есть, оказывается, еще и другой мир, помимо мира Лизелотты и ее тура на «боргварде»…

— В ночные часы, если сну не удавалось меня сморить — о сладкие грезы, часто мы предпочитаем их лютой повседневности, — я постоянно совал нос в хорошие книжки.

— В какие же?

— В образцы немецкого поэтического искусства.

— Они вам не помогут.

— Впредь я буду еще и заучивать наизусть прейскуранты блюд. Что пойдет во благо нашим клиентам.

— Пусть уходит. От него опять голова идет кругом…

— Какой знакомый тон! Votre serviteur, Monsieur le directeur[94]. Желаю вам столь же успешного продолжения этого дня. Завтра я принесу для вас будапештский ланч.

— Ровно в одиннадцать.

Голова, на которой пажеская шапочка смотрелась как хотя и устаревший, но все же красящий ее ингредиент, склонилась в поклоне. Молодой человек покинул помещение, пятясь назад. Когда дверь кабинета тихо отворилась, смущенная Йоланда Безенфельдт отступила на шаг. Клеменс Мерк неподвижно смотрел на свою тарелку с остатками соуса, пытаясь собраться с мыслями, — и, можно сказать, почти обрадовался, что теперь появилась возможность осведомиться об успехах кейтеринга.

Получилось так, что именно шефу досталась комната без окон, что, несмотря на наличие деревянных панелей и лесного пейзажа, свидетельствовало об ошибках в планировании.

Не каждому дано пережить окончание своей служебной деятельности.

Скажем, Штюрцли, ставший примером для многих, умер за две недели до выхода на пенсию — правда, в результате несчастного случая. Из-за резкого похолодания в кантоне Вале. Такая смерть настолько уместна для сына гор, что кажется неуместной.