Королевская аллея - [116]
— Такое собрание и поучительно, и может доставить удовольствие.
— Да-да.
Пожилая пара медленно взбиралась по лестнице.
— А что они выставляют в Кунстхалле картины из Сан-Паулу, поразительно! Чего стоит одна только транспортировка через океан! И как вообще в Бразилию попали Рафаэль и Гольбейн? Мы даже не знали, что там кто-то собирает картины. Больше всего меня растрогал школьник Ван Гога. Малыша хочется прижать к груди, чтобы он не смотрел с таким ужасом в пустоту. Эту выставку люди будут брать штурмом.
— Хотелось бы, чтобы искусства остановили зло.
— Об этом ты очень удачно сказала, когда мы осматривали выставку.
Муж и жена останавливаются на ступеньках.
— После интервью ты должен пополоскать горло и хотя бы ненадолго прилечь.
Он кивает. У Кати Манн опухли лодыжки. Предусмотренное программой посещение музеев, как и следовало ожидать, утомило обоих. Но бодрящие новые впечатления пока еще уравновешивают упадок сил. А легкое платье из тафты и светлый летний костюм оказались терпимыми даже при такой жаре.
— Вы позволите проводить вас в гостиную?
После того как господин Зимер, сидевший за стойкой рецепции, быстро поднялся по лестнице, поклонился и одновременно шагнул на следующую ступеньку, супруги Манн тоже решились продолжить движение.
— Кюкебейн?
— Она из «Любекских новостей».
— А теперь ее занесло в Дюссельдорф, — вздохнул писатель.
— Почему бы и нет? Жители Любека, видно, решили заранее подготовиться к церемонии предоставления тебе почетного гражданства.
— Эта дама уже появилась? — спрашивает Катя Манн.
— Ей пришлось много раз нажимать на звонок, пока ее наконец не послали сюда, наверх. — Служащий отеля, кашлянув, оглядывается.
Чтобы журналисты не слишком расслаблялись, попав в приватные апартаменты, и чтобы им не взбрело на ум прихватить какой-нибудь предмет на память (в Кливленде, например, у Томаса Манна пропал очешник) — и вообще, чтобы встреча проходила по-деловому, — на сей раз было решено, что она состоится на нейтральной территории.
Оскар Зимер открывает дверь в «Гостиную Веллема» и пропускает гостей вперед. В Соединенных Штатах чаевые при такой оказии были бы обязательны, здесь же жена знаменитого писателя ограничивается благодарным кивком. В комнате, залитой теплым, мягким, профильтрованным через тюлевые гардины светом, супруги занимают места на стульях, на которых им уже довелось сидеть вчера, в вестибюле. Новоготические, выточенные на токарном станке предметы мебели — с крутыми спинками и такими подлокотниками, между которыми могли бы хорошо себя чувствовать разве что испанские инквизиторы в момент оглашения приговора.
Катя Манн откашливается, ее супруг тоже.
— Максимум пятнадцать минут.
— Да уж, никак не дольше.
Благодатная тишина наполняет комнату-кишку. Но она тут не очень к месту. Где же эта любекская журналистка, которая звонила с каждой железнодорожной станции, умоляя назначить ей время для интервью? Катя Манн смотрит на часы и наливает в стакан воду. От охлажденной минералки ей становится легче.
— Будешь читать отрывок о цирке?
— Скорее тот, где Круль приходит к мадам Гупфле.
— Как хочешь, — уступила она, — скоро мы поедем домой.
Каждый из них уже бросил нетерпеливый взгляд на дверь.
— Обязательно ли было приглашать старых Хойзеров?
— Ах, Томми! — Она прикоснулась к его руке. — Я и Бертраму послала телеграмму. Ты должен с ним помириться. Он живет всего в нескольких километрах отсюда. Не нужно, покидая этот город, оставлять за спиной больше врагов, чем необходимо.
Томас Манн будто окаменел.
— Он исключил из списка книг, подлежащих сожжению, твои.
— И за это я должен быть благодарен?
— Нет, — говорит Катя Манн (поворачивая голову в профиль) мужу, сидящему рядом с ней. — Но я знаю, ты сам страдаешь от собственной непримиримости. Просто подай Бертраму руку… Скажи: «Я хочу думать о хорошем, больше не вспоминать плохое. Ваши советы я когда-то очень ценил, о последующей же вашей деятельности пусть судят потомки». Ему и так не то совсем отказали в пенсии, не то сократили ее… А после ты сразу займешься другими гостями.
— Думаешь, он этим удовлетворится?
— Ему придется. — Она тяжело вздохнула. — Да, Хойзеры тоже будут, — продолжила почти шепотом. — В крайнем случае мы скажем, что ты нездоров, и тебя заменят Эри и Голо.
Он смущенно взглянул на нее:
— Я никогда не уклоняюсь, Катя. Ты же знаешь.
— Посмотрим, — прошептала она. — Вечер будет нелегким.
— Бертрам, Хойзеры… — с этим я как-нибудь справлюсь.
— Интересное семейство, — заметила она, непривычно запинаясь (может, после подъема по лестнице). — И не такое уж маленькое.
Томас Манн, махнув рукой, прервал ее дальнейшие пояснения. Беззвучно забарабанил пальцами по локотнику. Неслыханно, что провинциальная журналистка заставляет нобелевского лауреата ждать ее в сумеречной комнате-кишке. Уже хотя бы во имя искусства — из уважения к нему — нужно прервать бессмысленное ожидание и отодвинуть встречу на неопределенный срок. Томас Манн поднялся, бросил взгляд в окно, у его супруги тем временем вырвалось неопределенное «Ааах». Он обернулся, но ничего не увидел, кроме
