Королевская аллея - [112]

— Кровельный лоток со стороны двора?

— Кровельщик придет завтра.

— Писатель?

— В данный момент отсутствует.

— А генерал-фельдмаршал?

— Близок к капитуляции.

— Ему не привыкать.

— Зимер меня известит, как только он съедет.

— Он получит скидку.

— Боюсь, он вообще не захочет платить. За душ без лейки в номере с видом на двор.

— Ах, да неважно! — простонал Клеменс Мерк и отодвинул пустую тарелку. Вечно одно и то же: сперва радостное предвкушение сытного блюда, потом удовольствие от первого куска, но сразу подлетает вопрос — уже вызывающий легкое отвращение, — неужто опять придется чуть ли не силой проталкивать эту еду в желудок.

Из-за бесконечных звонков Йоланда Безенфельдт так и не разрезала яблоко на дольки. Оно, наверное, уже побурело.

— Ах да! — Она едва успела положить трубку. — В одиннадцать тридцать. Придет мальчик-лифтер.

— Лифтер? Зачем тогда в отделе кадров сидит Мюллер?

— Арман…

— Кто?

— Так зовут лифтера. Он, по его словам, будто бы состоит с вами в родстве.

— Что? — Директор Мерк поднялся из-за стола и раздраженно отшвырнул салфетку. — Я своих родственников знаю. Ничего французского в них нет.

— Он много раз настойчиво просил о встрече с вами.

Стук в дверь и произнесенное фройляйн Безенфельдт «Войдите», можно сказать, слились в один звук. Поскольку у нее, из-за перевязанной ноги, попытка подняться вызвала бы затруднения, она осталась сидеть, что по отношению к мальчишке-лифтеру в любом случае было нормально.

— Солнце, мать всякой предприимчивости и источник радости, уже приближается к зениту, — услышала она, — и я воспринимаю неизбежность наступления этого превосходного часа как верный знак того, что и мое стремление приведет меня к счастливой развязке.

Секретарша, рядом со своим символическим плодом, уронила цветной карандаш.

— Да, желаю вам хорошего дня! Надеюсь, что вечером исполнение трудового долга станет поводом для ретроспективной радости по поводу безупречно сделанной днем работы. Что может быть плодотворнее, милостивая госпожа, чем посвятить свою жизнь общему благу, пусть даже только (или: именно) в рамках этого заведения, которое по праву считается лучшим среди подобных ему, в котором собирается целый человеческий космос, обретающий здесь — вдали от родины — пищу, незримую направляющую волю и чувство удовлетворения? Я здесь пока новичок, едва ли вообще замечаемый высшими инстанциями, и все-таки я уже сейчас могу предположить, что вы, госпожа главная секретарша, уже давно являетесь гарантом, хозяйкой, действующей скрытно от глаз, но со всей мыслимой осмотрительностью, — более того, королевой этого Универсума, состоящего из тысячи разных подразделений. Иначе этот отель не стоял бы, как он стоит. С твердостью, подобающей четырехугольнику. Но из сокрытости вы сама обязательно выйдете к свету, как вам и пристало. Как только недуг ноги вновь сменится окрыленной походкой.

Фройляйн Безенфельдт непроизвольно кивнула, так и не закрыв рот.

— Разрешите представиться: Арман дю Плесси. — Мальчишка в соответствующей здешним правилам пажеской униформе, которая, однако, явно не могла происходить из обычной швейной мастерской, а сидела на нем — обтекала его золотыми галунами — так, словно какой-то вдохновенный кутюрье ночь напролет своими руками подгонял ее к этому стройному телу со слегка выступающими бедренными косточками, изящно поклонился. — Разумеется, я не принадлежу к высокопоставленному семейству Дю Плесси — иначе мне пришлось бы, со всеми тяготами и чувством удовлетворения, неизбежными при такого рода занятии, управлять родительскими имениями, — а являюсь отпрыском боковой ветви этого семейства, разорившегося торговца шипучими винами — сколько же трудов нужно предпринять, прежде чем будет готов сей драгоценный напиток! — тогда как матушка моя происходит из Эльзаса, а иначе, госпожа главная секретарша, ваше и вашей страны наречие не звучало бы в моих устах с такой непосредственностью, само собой… Как же идеально подошло в данном случае это понятие: само собой!

— На-речие? — переспросила секретарша, ничего, собственно, не имея в виду, а просто чтобы сказать хоть что-то.

Шапочка сидела на его волосах набекрень; хотелось перерезать ее ремешки, чтобы освободить черные локоны от таких пут…

— Крах моего отца мне могут простить и простят, моим благородным происхождением можно пренебречь, однако определенные таланты, наличие коих предполагают во мне другие люди и которые сам я, конечно, не собираюсь себе приписывать, ибо всякое хвастовство рано или поздно обращается против самого себя, позволяют мне надеяться — если выразить это совсем просто, — что я поднимусь от одной почтенной и хорошей должности к другой, тоже почтенной и еще более трудной, которая позволит мне представить доказательства действительного наличия некоторых предполагаемых у меня дарований. И я бы этого очень хотел! В настоящее время, милостивая госпожа, я по долгу службы торчу в лифте; из чего опять-таки можно произвести игру слов, забавную, но не вовсе лишенную смысла: выполняя эту работу, я, так сказать, уже стою обеими ногами в социальном лифте.

— Вы? — ошеломленно спросила уроженка Дюссельдорфа у полу-француза из Транспортного отдела.