Королева красоты Иерусалима - [162]

Корабль отплывал из хайфского порта, и провожать папу и маму поехала вся семья. Мама была очень взволнована. Накануне она сделала прическу в парикмахерской на улице Кореш и даже купила новый костюм из джерси винного цвета, который очень ей шел. И хоть она сильно исхудала, на борту не было пассажирки элегантнее ее, а розовые румяна, которые она нанесла на скулы, помогали скрыть бледность.

Мы долго стояли на причале, а мама на палубе отплывающего теплохода махала нам рукой, прощаясь, пока не скрылась из виду. В эту минуту Рахелика почувствовала, что мама простилась с ней навсегда и, может статься, они больше не увидятся. Плача, она упала Бекки на грудь. Пока мама была рядом, Рахелика не позволяла себе плакать, но теперь слезы так и хлынули, и она не могла их унять. Бекки плакала вместе с ней, и даже Рони, который пытался изображать из себя мужчину, не смог сдержаться. Они стояли втроем обнявшись, выплакивая все, что накопилось в душе за месяцы волнений и тревоги, когда они держали себя в руках и не позволяли себе распускать нюни в присутствии Луны. Не плакали только я и красавец Эли Коэн, который привез нас в порт в своем черном автомобиле.

Когда мы уже приближались к Иерусалиму, Эли Коэн впервые заговорил. Он сказал, что поездка наверняка пойдет Луне на пользу. Свежий морской воздух и красивые места, которые она посетит, заставят ее забыть о болезни, а может, даже исцелят. Но свежий морской воздух не помог маме, ей стало так худо, что при первой же остановке в Пирее они с папой сошли с корабля и вернулись домой самолетом. И маму положили в больницу.

Когда я приехала в больницу, у маминой постели уже сидели Рахелика, Бекки, Рони и папа. Мама слабо улыбнулась, завидев меня. Она была очень спокойна.

– Как дела, мама? – спросила я беспечным тоном, словно все было в порядке, все как обычно.

Рахелика делала маме маникюр: даже на смертном одре маме было важно, чтобы ногти у нее были ухожены. Я вышла из палаты. Бекки сидела в коридоре и нервно курила, и я села рядом с ней.

– Что ты тут делаешь? – сказала Бекки. – Иди посиди с мамой.

– Мне нужен воздух.

– Только пришла – и уже нужен воздух? Постыдилась бы.

– Ну ладно, – я пожала плечами.

Вернулась в палату, подошла к кровати, не очень понимая, что делать, и стараясь заглушить в себе все чувства. Я не могла выносить боль, давившую на грудь, но не показывала, как мне больно, а демонстрировала равнодушие, словно болезнь мамы – не более чем весенняя лихорадка, которая скоро пройдет. Я не желала признать, что мама смертельно больна, что болезнь ее неизлечима. – Привет! – Рони легонько хлопнул меня по затылку.

Это был уже пятнадцатилетний подросток, красивый и худой как щепка. Как же я его любила! Когда он был маленький, я ему всячески досаждала, таскала за волосы. «Совсем как ваша мама, – говорила Рахелика. – Она тоже, когда мы были девочками, любила таскать меня за волосы». Но и теперь, когда мы оба уже выросли, встречаясь, мы продолжали в том же духе: взаимные поддразнивания, шлепки, тычки, подзатыльники… «Ну прямо как маленькие», – раздражалась мама. Я смотрела на своего юного брата: хоть он и пытался изо всех сил скрыть свое горе, но лицо его было ужасно печально, а глаза блестели, словно из них вот-вот брызнут слезы.

– Давай выйдем, – предложила я.

– Я отсюда не двинусь.

– Как давно ты тут сидишь? – шепотом спросила я.

– С тех пор как маму привезли на скорой.

– Давай выйдем на несколько минут, – попросила я.

– Бедная мама, – вздохнул он, когда мы шли по коридору к выходу. – Ей так хотелось увидеть греческие острова, как в фильме Алики[106], а она вообще ничего не увидела.

И я вспомнила, как мама любила эту кинозвезду и никогда не пропускала фильмов с ее участием, как не пропускала фильмов с Роком Хадсоном или Полом Ньюманом. Я не встречала человека, который бы так любил кино и киноактеров, как она.

– Она должна была жить в Голливуде, – сказала я Рони.

– Слишком поздно, – мрачно отозвался брат. – Давай вернемся в отделение.

– Я не в состоянии находиться в палате, – сказала я.

– Ни для кого не секрет, что у тебя каменное сердце.

– Ну зачем ты так? Просто я ненавижу больницы.

– Я тоже от них не в восторге, но я не могу бросить маму.

– Ты привязан к ней больше, чем я.

– Может, я просто лучше тебя.

– Наверняка ты лучше меня.

Рони помолчал, а потом сказал:

– Ты не ненавидишь больницы. Ты их боишься, оттого что тебя грудным ребенком приносили в больницу к маме.

– С каких это пор ты стал таким умным?

– С тех пор как мама умирает.

– Замолчи! Не смей так говорить!

– А если я не буду этого говорить, то мама не умрет? Это наши последние дни с мамой, и я тебе советую побыть с ней немного, иначе всю жизнь потом будешь жалеть.

Мой славный пятнадцатилетний брат оказался прав. Как же я жалею, что не послушалась его совета и не осталась с мамой, пока она не закрыла глаза. Какой беспросветной дурой я была, какой тупицей, что упустила единственный шанс простить и получить прощение. – Бедный папа, – сказал Рони, – мама делает его несчастным.

– Мы все несчастны, Рони.

– Верно, но он несчастней всех. Мама не разговаривает с ним. Он все для нее делает, суетится вокруг нее, только и ждет, чтоб она хоть что-то сказала, а она ни слова.