Король Завидий - [17]

Поэт Шмель продолжал сочинять стихи. Однако ни одно его творение не обрело такой славы, как те двенадцать строк. Народ превратил их в песню; её распевали и продолжают распевать по всей стране, даже перевели чуть ли не на все иностранные языки. Вот только об истинном авторстве текста почему-то забыли. Ещё при жизни поэта песню стали именовать народной.

Сам Шмель, бывало, интереса ради спрашивал исполнителей:

— А слова чьи?

— Как чьи?! — возмущались те. — Народные!

Так он даже не спорил, только смеялся.

Напрасно его уговаривали друзья, знающие правду:

— Обратись в суд, добейся восстановления справедливости, тебе ведь и авторские полагаются…

— Какие ещё авторские, — отвечал Шмель. — Народ присвоил себе мои слова. Это ль не награда?

Кто их, поэтов, поймёт…

А вот солдат Однопят не вернулся к прежнему занятию, то есть в армию. Вышла ему от новых властей долгожданная отставка с выдачей на руки разовой суммы в размере годичного жалования. Но искать место сторожа он раздумал. Сделался уличным артистом. Купил на полученные деньги шарманку, новое платье, сапоги попрочнее, а ещё — дорожный посох; взял свою верную Умницу и стал ходить по ярмаркам да базарам, по площадям да перекрёсткам: шарманку вертел да учёную крысу показывал. Людей сходилось немало. И то сказать: было чему подивиться.

Крыса прыгала через медный браслет, как тигр через обруч, танцевала под шарманку, встав на задние лапки, умывалась по команде, и, конечно, играла в футбол со своим другом, человеком.

А затем начиналось самое чудесное.

Однопят доставал закрытый деревянный ящичек с маленькой — как раз крысе пролезть — круглой прорезью. Внутри лежали сложенные квардатиками бумажки с предсказанием судьбы, именуемые «счастьем». Приобрести «счастье» можно было за одну монету; какую — это уж каждый решал сам. Кто-то платил грош, кто-то серебряный пятачок, а кто-то и полновесный золотой. Деньги отдавали Умнице: та зубками брала монету и перекладывала её в ладонь шарманщика, а потом вытаскивала из ящичка бумажный квадратик.

Подумаешь, чудеса, скажете вы. Чуть не всякий шарманщик держит при себе ручную зверушку или птицу, которая обучена вытаскивать из ящичка листочки с предсказаниями, причем последние составлены так, что толковать их можно как угодно.

Что ж, предсказания отставного солдата (он сам писал их) вправду могли означать всё, что угодно. Кроме плохого.

Они гласили:

«Скоро тебе повезет».

«Не отчаивайся; придёт к тебе радость».

Или совсем просто:

«Всё будет хорошо».

Нехитрое дело, конечно, — посулить такое. Но в том-то и штука, что немудрящие эти предсказания всегда сбывались.

С каждым человеком, получившим от хромого шарманщика и ручной крысы бумажное «счастье», очень скоро случалось именно то, что было для него настоящим счастьем.

Кто-то находил работу, о которой мечтал, а кто-то — доброго мужа или славную жену. К одному приходило вдохновение, а к другому являлся мириться сосед. Кто-то выигрывал в лотерею, не так много, чтобы потом всю жизнь бить баклуши, но достаточно, чтобы открыть своё дело — иногда музей, иногда магазин. А у кого-то выздоравливал безнадёжно больной ребёнок…

По городу пошли слухи. Теперь появление Однопята всюду собирало толпу. От желающих приобрести чудесный бумажный квадратик не было отбоя, но оказалось, что это не всегда возможно.

Иногда крыса, пошуршав в ящичке, вылезала наружу ни с чем. Вид у неё при этом был очень грустный. Однопят возвращал покупателю деньги и разводил руками:

— Прости. Видно, нет на земле того, что нужно тебе для счастья.

Ещё бывало, хотя и редко, что Умница вообще отказывалась брать у кого-то монету, пускай даже золотую. Человек уходил разъярённый, а зрители упрекали Однопята:

— Зачем же так?

Но шарманщик только хмурился и бормотал себе под нос:

— Так оно лучше будет. Недоброе ему надобно счастье, недоброе…

Зато порой люди, которых он и не помнил вовсе, подходили к нему и благодарили, в гости зазывали, в пояс кланялись: дескать, он сделал их счастливыми.

— Да это не я, — отнекивался Однопят, — это всё крыска моя!

— Выходит, она волшебная? — шепотом спрашивали те.

Бывший солдат усмехался в свои пышные усы (после Дома Умников бороду он сбрил, а усы оставил, только подравнял) и отвечал:

— Не то чтобы волшебная, просто она — Умница!

Иногда он соглашался погостить денёк-другой у кого-то из этих людей, и хозяева начинали его уговаривать:

— Оставайся у нас насовсем. Будешь жить в добре да в почёте, и зверька твоего станем холить-лелеять, кедровыми орешками кормить.

— Благодарствую, — отвечал гость, — но я на чужих хлебах никогда не жил и не собираюсь. На прокорм да на постой мы всегда заработаем, правда, крысонька?

— Да ты подумай, — уговаривали его, — что за радость под старость лет скитаться по свету? Оставайся, будешь у нас вроде родного дедушки.

Но Однопят отказывался, говоря:

— А кто же будет разносить счастье?

Так он прожил лет шесть. Ночевал если не в гостях, то в каком-нибудь трактире; своего угла не имел. А днём его видели то на окраинах, то в центре города: в руке посох, за плечами вещевой мешок, на одном плече шарманка, на другом — Умница.

Знающие люди утверждали: