В одной горной деревне жил когда-то мальчик по имени Бартек, сын дровосека. Отца его убило молнией во время страшной грозы, какие даже в горах случаются редко. Остались вдове и сыну только ветхий домик да острый топорик. Мать, чтобы прокормить себя и ребёнка, нанималась на работу к зажиточным соседям. Мальчик помогал как мог. Лет с шести ходил он в лес собирать ягоды, грибы да орехи: снесёт на деревенский рынок, выручит несколько грошей и матери отдаст; а как подрос, стал собирать на продажу хворост. Люди говорили: «Тоже будет дровосеком».
Деревенский поп, добрая душа, пожалел сироту, выучил грамоте и счёту. А что проку? Хотелось Бартеку учиться дальше; мать бы и рада тому, да где взять денег? Тем и кончилась его учёба — до поры до времени.
Однажды летом — Бартеку как раз минуло десять — он отправился за хворостом и сам не заметил, как зашёл дальше обычного. Очутился он в овраге, заросшем колючим кустарником. По дну, по белым-белым камням, бежал ручей. Непохоже было, что поблизости живут люди, и всё же, видно, кто-то здесь нередко ходил. По берегу ручья тянулась узкая жёлтая тропинка, и странное дело: кусты возле неё почти засохли, хоть и росли близко к воде. Земля была усеяна сухими ветками с отвалившейся корой, выбеленными солнцем.
«Хорошее топливо», — подумал мальчик и принялся их собирать. Набрал целый ворох, стянул его верёвкой, попил воды из ручья, вскинул на спину вязанку и хотел возвращаться. И тут показалось ему, что всё вокруг как-то необычно притихло. Замер ветерок, замолкли цикады и птицы, даже ручей как будто перестал звенеть. А ещё откуда-то вдруг потянуло страшным холодом, и солнечный свет точно потускнел. «Неужто идёт гроза?» — встревожился Бартек и глянул вверх. Но на небе не было ни облачка, и солнце стояло прямо над головой: уже наступил полдень.
Опустил Бартек глаза и вздрогнул. В трёх шагах от себя он увидел на жёлтой тропинке женщину средних лет в траурных одеждах. А он и не слышал, как она подошла. Никогда раньше он этой женщины не встречал. Такое лицо раз увидишь — не забудешь: худое — и всё же красивое, только совсем белое, точно камень со дна ручья. А волосы и брови — чёрные, и глаза чёрные, будто ямины. За плечами у неё тоже была вязанка хвороста. Поклонился мальчик, сказал:
— Здравствуй, тётушка! Может, помочь тебе вязанку поднести? Ты, верно, устала до смерти!
Засмеялась она, словно сухие кости посыпались:
— Устала до смерти, говоришь? Забавно выходит. Ведь я и есть Смерть!
Другой бы бросился наутёк, а Бартек только глаза шире раскрыл.
— Я думал, Смерть — старуха, — вымолвил он.
— Ну, лет мне и впрямь немало, — отвечала она. — Столько же, сколько нашему миру.
— Значит, ты и вправду устала. Давай помогу, — и Бартек взял у неё вязанку, будто просто у соседки.
— Что ж, идём! — усмехнулась Смерть, и мальчик пошёл следом за ней по тропинке, согнувшись под двойною ношей.
Идти пришлось долго. Но вот они обогнули огромный серый валун, весь испятнанный лишайником; за ним открылся зияющий вход в пещеру.
— Сюда, — показала Смерть.
Внутри было темно, лишь где-то в глубине мерцал слабый свет. Там оказался очаг; огонь в нём почти угас. Пусто было в пещере — только чёрные камни валялись тут — и холодно, как зимой; даже не верилось, что снаружи — жаркий летний день. Смерть и мальчик подошли к очагу.
— Т-трудно обогреть т-такую большую пещеру, — выговорил Бартек, стуча зубами и опуская обе вязанки на пол.
— Очаг мне нужен не для тепла, — ответила хозяйка пещеры, бросая на угли пару сухих веток. — Просто мне нравится смотреть на огонь, нравится, как он танцует и лопочет, будто живой.
— Хочешь, оставлю тебе свою вязанку? — спросил мальчик. — А я себе ещё наберу. Пускай тебя огонь подольше повеселит. Бедная, ведь тебе и поговорить-то не с кем!
Услышав это, Смерть опустилась на камень, сплела белые пальцы и долго молчала.
— Робкие меня боятся, — сказала она наконец. — Храбрые — презирают. Дерзкие бросают мне вызов. А те, чьих близких я излечила навеки, меня ненавидят. Иные пытаются меня отогнать, иные, с отчаянья, призывают. Но до тебя ещё никто и никогда меня не жалел!
Она встала.
— Хочу тебя вознаградить. Пойдёшь ко мне в обучение?
— К тебе? — растерялся Бартек.
Слыханное ли дело — к Смерти в ученики!
— Не бойся, — был ответ, — тебе не придётся учиться моему ремеслу. Наоборот. Ты станешь врачом, великим врачевателем. Ведь никто не знает о людских болезнях столько, сколько Смерть! Приходи сюда завтра в полдень, и начнём. А хворост свой и правда оставь: не для меня — для себя, чтобы на первом уроке ты не стучал зубами.
Он будет врачом — да Бартек о таком и помыслить не смел! Стал он было благодарить, как вдруг ему на ум пришло другое:
— А что же я скажу матушке? Отродясь ей не лгал, но если расскажу о тебе… ты уж прости, но она…
— Испугается. До смерти, — и Смерть опять засмеялась. — А ты скажи ей вот что: мол, встретил в горах врачевательницу, что может излечить любой недуг, и она обещала сделать из тебя доктора. И ещё скажи, что платить придётся не раньше, чем закончится твоё обучение.
