Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [67]

Нет, на это они не пойдут: странно — на английском печатать, а на русском нет. Поползут слухи, «левые» переводы. И главное, на это не пойдёт он, Виктор: гонорар тоже что ль Внешторгу дарить? Дудки!»

Как именно Луи «проталкивал» проект «наверху» — неизвестно: эту тайну унесли в могилу все участники переговоров. Рассказывают даже о его якобы имевшей место встречи с Андроповым, уже возглавившим КГБ. Такие встречи всегда проходили на нейтральной территории, как бы случайно, «ох, кого я вижу!» и «ах, какие люди!»: к своим опекунам Луи никогда не ездил на Лубянку — наездился. Так вот, из рассказов следует, что Луи лично сообщил Андропову о готовящемся вывозе, спросив шефа в лоб:

— Юрий Владимирович, хотите прочитать?

— Нет, — улыбнулся Андропов.

В переводе с Лубянского на русский это был знак согласия и доверия. Андропов, хоть и был чекистом, умел играть более тонко, чем дубинноголовые в ЦК.

Снова Шереметьево, снова чемодан, вежливо-равнодушный таможенник, «первый класс» иностранной авиакомпании, шампанское за взлёт. Повторюсь, Луи никогда не признавался официально в том, что провозил лично, в руках, что-либо из своей контрабанды. Кто знает — может быть и так. Может, и поручал кому-нибудь груз, ценность которого выше золота.

На время история законсервировалась. Никита всё больше входил во вкус: у него развилось нечто вроде «диктомании» — западногерманский магнитофон был благодарным слушателем и работал безотказно. Бобины плодились: они уже не поддавались расшифровке ввиду своего неимоверного количества, порциями переезжая в «западный банковский сейф» — так Виктор Луи называл свой «схрон» в беседах с заказчиком, Сергеем Хрущёвым.

В 1968 году раздаётся первый тревожный звонок: позабытого всеми Хрущёва, равноудалённого в Петрово-Дальнее, вызывают в ЦК. Надев костюм, награды и сев в машину, он догадался, что вызвали не для того, чтобы извиниться и попросить, как де Голля, вернуться. Так оно и было: секретарь ЦК Кириленко, беседуя с Хрущёвым на повышенных тонах, потребовал прекратить «воспоминать» и сдать надиктованное:

— Зачем вы это делаете?

— Все пишут, почему же я не могу, — пожал плечами Хрущёв, намекая на маршала Жукова, в котором тогда тоже проснулся писатель, и зная о своих врагах Молотове и Маленкове, которым писать запретили.

Разговор не получился и вылился в перебранку. Приехав домой, Никита Сергеевич пересказал домашним ещё одну фразу, выпаленную в ЦК и ставшую крылатой: «Мерзавцы! Я сказал всё, что о них думаю: в нарушение Конституции утыкали всю дачу подслушивающими устройствами. Сортир — и тот не забыли. Тратите народные деньги на то, чтобы пердёж подслушивать!».

С этим аспектом жизнедеятельности Хрущёву и правда систематически не везло: в ходе его первого визита в Америку, в одном из отелей, где он жил, из санузла его номера был сделан отвод канализационной трубы, шедшей от унитаза. Вместо стояка труба была перенаправлена в соседнюю комнату, где продукт физиологии советского вождя забирался для анализа и последующего заключения о состоянии его здоровья: для нужд спецслужб США.

1968 год ознаменовался студенческими бунтами в Париже и выступлениями в Праге, вошедшими в историю как Пражская весна. Здесь Луи тоже пригодился, но в другой своей ипостаси — опять-таки пробного шара. В западные СМИ он сделал несколько точечных инъекций, чтобы «обкатать» вероятное вторжение СССР, прощупать резонанс, разведать боем, ринется Запад защищать Дубчека или нет. Выяснилось — защищать будет, но воевать за него не пойдёт, если, конечно, ввод войск не будет такой же кровавой бойней, как в Будапеште или Новочеркасске. В итоге под грохот Пражской весны в ЧССР вторглись войска Варшавского договора: СССР, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии. Заводилой, конечно, был СССР, но польские товарищи, которые уже во второй раз за 20 лет вводили танки в Чехословакию, не нашли храбрости, как Чаушеску, отказаться.

После замороженной Пражской весны пропаганда «человеческого лица» СССР была ох как кстати — и Луи вновь и вновь педалирует публикацию, убеждая Сергея Хрущёва, что через десять лет никому эти мемуары будут не нужны. Но Хрущёвы тянут резину: одно дело отдать плёнки советскому человеку, связанному с КГБ, другое — напечататься на Западе. Кому, как ни «дорогому Никите Сергеичу» знать, что за это бывает — ведь сам же отправлял Тарсиса подлечиться в психушку, нервы поправить…

В итоге он сдаётся: семидесятичетырёхлетний пенсионер понимает, что не вечен, а совершить свою последнюю планетарную сенсацию — очень хочется. Вот как описывает решающий разговор с отцом Сергей Хрущёв: «Я думаю, [— заключил Никита Сергеевич, — ] предложение посредника не такое уж глупое. Обстоятельства могут сложиться так, что не только я и ты, но и он не сможет добраться до сейфа. Нам противостоят люди, способные на всё, ты не можешь себе даже представить, насколько велики их возможности. Свяжись с посредником. Пусть он поговорит условно с каким-нибудь очень солидным издательством о том, что они получат право опубликовать книгу, но не к какому-то твёрдому сроку, а только после того, как мы дадим знак».