Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [65]

Привёз его всё тот же Лев Петров, но теперь уже — зеркально наоборот — Хрущёва на дачу Луи. Первые ритуальные слова — как и всегда, о погоде, быстро ли доехали, какой шикарный у Вас дом, а у отца такого не было даже в бытность его… и так далее. Младший Хрущёв держится достойно, не оглядывается по сторонам, глазки не бегают трусливо-воровато из стороны в сторону. Но неуверенность, как говорится, сквозит: за пару дней до этого Петров предложил Сергею подъехать к «другу, у которого собираются любопытные люди, а сам он — корреспондент английской газеты».

Сам Хрущёв-младший описывает это так в своей книге:»… Последние слова меня обеспокоили. Я работал в ракетной фирме, и общаться с иностранцами нам категорически запрещали. Я поделился своими сомнениями с Лёвой.

— Пустяки. Разве я предложил бы тебе что-то такое, — успокоил он меня, — с иностранцами мы встречаться не будем, а хозяин наш человек, проверенный».

Посетитель просит выйти на улицу, и Луи снисходительно ведёт его сквозь задворки, останавливается на пригорке: проверено — жучков нет, соглядатаев вокруг тоже. «Начинать разговор я не спешил, — пишет Хрущёв-младший, — да и не знал, как произнести первые слова. Этот разговор отделял мою «легальную» деятельность от «нелегальной». Мне было здорово не по себе. Неизвестно, чем это могло кончиться: арестом, ссылкой?».

И вот он перешагивает черту, беседа начинается. Сергей вкратце обрисовал Виктору ситуацию: «Отец вот уже несколько недель как забросил свою любимую гидропонику, утром вставал, наскоро завтракал, хватал магнитофон, бежал в дальний угол участка и диктовал, диктовал, диктовал…»

В том, что после себя надо оставить некий массив знаний, обличённых в текстуальную форму, отставника Хрущёва убедил всё тот же Лев Петров. Старик был не против, но сам себя не очень представлял сидящим с ручкой за бумагами, а экзерсисы с самим Петровым в качестве писаря не пошли. «Бывший» сбивался, мысли скакали, как блохи, стройности повествования не получалось. Но тут словно вмешался перст Бога: сын где-то достал (слово «купил» тогда редко употреблялось) и подарил отцу компактный, тогда ещё бобинный, изящный магнитофончик, а к нему такой же маленький аккуратненький микрофон. Всё это было сделано в ФРГ, слабость экономической формации которой в сравнении с ГДР Хрущёв так яростно доказывал, будучи при власти.

Магнитофон спас дело. Хрущёву нравился агрегат, нравилась иллюзия быть единственным демиургом своего наследия. Как ребёнок игрушку, он клал его у подушки. Позабыв про свои плодово-выгодные эксперименты, «старый малый» с удовольствием и подолгу надиктовывал, а Лев с Сергеем только и успевали подносить «патроны» — бобины. Речь экс-вождя стройнее не стала: это был словесный понос с обилием междометий, метаний с темы на тему, неуместных фольклорных идиом. Но они — уже были. Они — воспоминания бывшего руководителя огромной ядерной державы.

Как писалось в русской летописи XIII века, «со звероподобным усердием принимались за дела Божьи». Вот так и разудалый царь Никита Чудотворец, засадивший страну до полярных широт кукурузой, запустив спутники и сельское хозяйство и едва не отбомбившийся по Нью-Йорку, сейчас метал воспоминания погонными метрами. Он ожил. Он перестал быть дряхлым и вновь обрёл стать крепкого партийца из народа. Казалось, три года были дурным сном: вот сейчас подъедет снова ЗИЛ, Никита усядется на заднее сиденье и рявкнет: «В Кремль!».

Идея создать и издать мемуары, поквитаться за позорное смещение вдохнула в старика новую жизнь.

Да, дача не была зоной, и ГБ не устраивала дважды в день шмон. От серых людей со штампованными лицами можно было скрыть какие-нибудь записи. Пару бобин. Камеру Виктора Луи. Но появлявшиеся ящиками магнитофонные ленты быстро притянули к себе внимание Большого Брата, и потому взрослый сын хотел поскорее спасти отца от неприятностей, а его магнитное наследие — от уничтожения.

Но как? Купить здоровый сейф и спрятать от КГБ? Детство. Зарыть в землю? Даже не смешно. Передать их, скажем, лично в руки московского корреспондента «Шпигеля»? Но тогда это будет уже почти измена Родине, да и отец на такое не пойдёт: ведь даже отставленный, он партиец, патриот, а воспоминания — исповедь посвятившего жизнь советской власти.

Диссидентом Хрущёв быть не желал: ведь сам же в Манеже костерил Эрнста Неизвестного почём зря, сам же называл нонконформистов «пидорасами»[49], а теперь вроде как сам переходит в этот профсоюз? Нет. Но сама идея вывоза лент за границу его не смущала: в лихую годину, мол, Ленин тоже публиковался за бугром…

Всё это не нужно было объяснять Виктору Луи. Возможно, когда-нибудь выяснится, что в ту секунду, когда машина с Сергеем Хрущёвым парковалась у ворот ваковской дачи, Луи не только всё знал, но и успел согласовать свою будущую затею с теми, от кого Сергей собирался прятать отцовские записи.

Стоя на пригорке, конспираторы не произносят, но понимают, что нужно прятать. Однако ж Луи — не казначейство и не депозитарий, а бобины не золотые. Прятанье денег не даёт: ему интересен не просто вывоз, а вывоз для публикации. Младший же Хрущёв не понимает, куда клонит Луи: он вроде как приехал к «своему» человеку, который «сможет помочь», а у того что-то своё на уме. И Сергей наивно гнёт свою линию: