Корни тамариска - [86]

«Вейсель олицетворял все лучшее, что есть в турках, — честность, гостеприимство, желание вкусить от простых радостей жизни, — писал один критик, — и он выражал эти стремления турецким земным языком, свободным от влияния иностранцев и столичных дворцов».

На долю Вейселя выпал беспримерный успех. Один турецкий поэт назвал его «незабываемым голосом любви». Но ашик пел не только о любви к женщине, но и о любви к земле, пирамидальному тополю, запаху полыни и крестьянского хлеба… Вейсель так объяснял слово «ашик»: «Если человек желает чего-нибудь недостижимого, он становится влюбленным в это недостижимое. Я слепой, я люблю всю красоту мира, потому что никогда не могу увидеть ее».

Его лирические поэмы и песни до сих пор исполняются с эстрады и в народных кофейнях.

Ашика не интересовали ни записи на пластинках, ни деньги. Ему предлагали жить и в Стамбуле, и в Анкаре, но он всегда возвращался в родную деревню Сивиралан провинции Сивас, названную теперь его именем.

Вейсель первым в деревне заложил яблоневый сад. «Неужели ты думаешь, что здесь будут расти яблоки? — сомневались соседи. — Ты надеешься на чудо». Вейсель не обращал внимания на их сомнения и насмешки. Он больше доверял своему чутью и преданной, любимой им земле. Когда яблоневые деревья дали первые плоды, крестьяне воскликнули: «Воистину слепой не Вейсель, а мы сами!» — и начали разбивать сады. Теперь в его деревне и во всей округе много яблоневых садов, и их плоды называют «яблоками ашика Вейселя».

У Вейселя было два сына, четыре дочери, восемнадцать внуков и правнуков. Но сначала в его семье не было счастья. Первая жена ушла от слепого. Перед этим один из ее сыновей умер, второго она оставила, и Вейсель два года носил его с собой, пытаясь выходить, но мальчик умер у него на руках. Потом ашик женился вторично.

«Мир вокруг него был погружен в темноту, — писали о Вейселе. — Единственный свет, который он знал, — это свет дружбы». Но и дружеские чувства поэт понимал по-своему. В одной из своих самых популярных песен он пел своим надтреснутым голосом: «Многих людей я обнял, как друзей, но мой самый верный, самый преданный друг — турецкая земля».

Вейсель завещал похоронить свой прах в поле, где его родила мать, когда она жала хлеб. «Я хочу, чтобы рядом с моей могилой паслись овцы и ягнята, а девушки собирали цветы», — сказал Вейсель перед смертью.

Стихи ашиков просты, но изящны и полны тонких сравнений. Граница между любовью и туманной романтикой никогда не бывает ясной в их творчестве. Один из учеников Вейселя писал в стихотворении «Ты»:

Если бы ты была газелью, я стал бы охотником,

Я охотился бы за тобой с моим оружием — сазом.

Ты не найдешь лекарства, не найдешь лекаря,

Если я подстрелю тебя, раню моей песней.

Ашики еще есть в Турции, но чувствуется, что они могут оторваться от породившей их традиции, так как размываются и сами традиции, могут превратиться просто в певцов эстрад. Тогда Турция потеряет какую-то часть самой себя. Прекрасная Гюллюшах еще сидит рядом с Ихсани, откинув фиолетовую чадру. Но ашик нее реже слагает любовные песни, а поет о вечных за-ботах турецкого народа, поэтому его песни печальнее, чем те, в которых он пел о страданиях любви.

Конья привлекает турок еще и могилой Мевляны — Джалаледдина Руми, великого поэта и философа Востока, уроженца Афганистана. Его отец бежал из Балха, спасаясь от монгольских орд, и нашел прибежище за многие тысячи километров — в сельджукской Конье. Семь столетий назад, в век религиозного мракобесия и фанатизма, Руми проповедовал терпимость и любовь, равенство людей независимо от религии, цвета кожи и языка, обличал рабство и считал, что человек должен зарабатывать хлеб в поте лица, быть скромным и искать прекрасное в жизни. Когда Руми скончался, за его гробом шли горожане всех вероисповеданий.

Его мавзолей увенчан остроконечным шатровидным куполом, выложенным зеленой глазурью. Прах Руми покоится под деревянным саркофагом, окруженный могилами последователей. На каждой из них лежит высокая дервишская чалма. Саркофаги украшены богатой резьбой, бархатные шелковые покрывала вышиты. Перед входом в мавзолей надпись на персидском языке: «Это Кааба влюбленных, здесь несовершенный обретает полноту». Знаменитое четверостишие Мевляны провозглашает: «Приходи, кто бы ты ни был — неверный, огнепоклонник или язычник. Наш дом — не обитель отчаяния. Входи, сколько бы ты ни нарушал своих обетов». Рядом стоит большая эмалированная ваза XIV века, в которую собирают первые капли апрельского дождя. Воду освящают, погрузив в нее конец тюрбана Мевляны, затем верующие разносят ее в бутылочках по стране.

Серебряная решетка на серебряном пороге, о который дервиши когда-то стучали лбами, отделяет могилу Руми от главного зала. Серебряная чеканка, как и большая часть дорогой обстановки мавзолея, была даром османских султанов и пашей. Близкие родственники Мевляны похоронены в очень высоких саркофагах. В соответствии с одной из легенд они якобы стоят в своих могилах из уважения к учителю.

Дальше расположен зал церемониального танца-вращения, «сема», благодаря которому последователи Мевляны известны как «вертящиеся дервиши». В других помещениях — коллекции рукописей, включая собственный великий диван — собрание сочинений Джалаледдина Руми «Месневи», музыкальные инструменты, которые использовали «вертящиеся дервиши», — тростниковые дудочки и барабаны, а также костюмы, ковры и занавеси. В кельях музей восковых фигур, которые воссоздают обстановку тех далеких времен.