Корни тамариска - [7]

Гладь, изумительная гладь розовой воды под розовым небом. Вспыхивает и гаснет шальная мысль: по ной реке промчаться бы в розовых брызгах за мощным катером на водных лыжах.

У берега сампан уткнулся в отмель, выходим прямо и воду.

— Скорее, скорее!

Почему они спешат? Самолетов нет, наши машины еще не прошли через переправу. Так хочется посидеть и холодке. Стучит мотор рисорушки. Тихая деревня, негромкие мужские и женские голоса, мальчик лежит на спине буйвола, буйвол щиплет траву, мальчик выводит очень приятную мелодию. Траншеи, женский смех. Людям хорошо в этот вечер, когда внезапно спала жара.

— Скорее, скорее!

— Зачем?

Проходим холм, по ходам сообщения попадаем в лес, пролезаем, согнувшись, по подземным галереям, оказываемся у подножия другого холма. Видим замаскированные ветвями автомашины. Рядом с ними на корточках сидят солдаты, курят в кулак и переговариваются.

Энергичный сержант охрипшим голосом отдает приказания. Блиндаж. У входа трещит телефон.

— Не уходите дальше чем на пять метров. Десять минут… Двадцать минут… Осветительные ракеты. Много. Рев самолетов. Первая волна, вторая.

— В блиндаж!

Блиндаж в виде буквы Z. Там душно, песок на зубах. Лежим или сидим, согнувшись в три погибели. Снова короткие взрывы, снова знакомые слова.

— Бом-би, бом-би.

— Ро-кет, ро-кет.

Кто-то у входа считает:

— Третья волна, четвертая…

Потом сбиваемся со счета. Грохот не прекращается. Яркий свет ракет проникает даже в блиндаж.

Но вот становится тихо. Выходим.

На западе, в километре от нас, полыхает деревня. Это та тихая деревня, где пел мальчик, лежа на спине буйвола, щипавшего траву. Пламя охватывает все новые дома. Фосфорные бомбы заливают огнем траншеи. Невольно представляешь себе, как в убежищах задыхаются, корчатся, умирают люди.

Новая волна налета. Очереди из пулеметов. Треск зенитных орудий. Ракеты, шариковые бомбы, двадцатимиллиметровые снаряды против тех, кто покидает пылающие убежища.

Пламя расползается, Языки огня бьют на десятки метров вверх, с треском ломаются бревна. Несколько взрывов — это бочки бензина рядом с рисорушкой. Летчики могут донести, что уничтожен склад горючего: видели вторичные взрывы. Пламя. Эх, как сухо! Хотя бы дождь, грозу, тайфун! В деревнях в каждом доме стога рисовой соломы, на гумнах сохнет рис…

Телефонный звонок:

— Будьте готовы, ваши машины уже переправились.

Снова тянутся минуты. В темноте тихо сигналят машины. Наши. Прыгаем в них на ходу. Сзади пожар, переправа. Впереди горы лес, в лесу можно заметить несколько очагов пожара.

Нас встречает высокий красавец, подтянутый, широкоплечий, одетый в бежевую форму, с пистолетом на боку. Гибкий и сильный, он был похож на леопарда. Рядом со мной садится солдатик с автоматом и полным подсумком гранат. Мне показалось, что ему лет пятнадцать. Днем я увидел, что он старше. Опасность позади.

Очередная «гостиница». Три часа утра. Нам предлагают: хотите выкупаться? Я помню строжайшие наказы врачей, не купайтесь в реках, у вас нет иммунитета против всякой микробной дряни, которая водится в тропических пресных водах. Однако после долгой дороги красная пыль, смешанная с потом, облепила коростой тело. Устоять невозможно.

Над водой плывет легкий туман. В речке полощутся склонившиеся над водой ветви кустарников и деревьев, как в Курской области или на Суре. Раздеваюсь, бросаюсь в воду, и с удивлением обнаруживаю, что вода — теплая. Она нагрелась за день, да так и не остыла. Купание почти не освежает.

Возвращаемся в «гостиницу». Ночные поездки уже выработали некоторые условные рефлексы: машинально выключаем фонарики, на секунду осветив дорогу, прячем огонек зажженной спички, лишний раз стараемся не ходить по открытому месту.

Утром и днем мешает спать то близкий, то далекий рев самолетов. Но в глубокой трехметровой бетонированной яме спокойно. Четыре кресла, стол, две постели с циновками, москитники, рядом глубокие бункеры, три слоя бетона.

Дают отличный, по-французски приготовленный суп, жареных цыплят, креветки, вареные и запеченные в тесте. Для нас постарались.

— Повар мог бы стать украшением любого ресторана.

— А он и был им. До войны, в гостинице Донгхоя.

Отыскивается бутылка отличного французского «перно», тоже из довоенных запасов. Добавляешь в него сразу же мутнеющую воду и пьешь, чувствуя запах анисовых капель.

— Будьте здоровы, товарищи!

Пот, стоячий воздух, стены, крутые ступени. В воздухе ревут «джонсоны». Полсотни километров до Виньлиня, шестьдесят километров до американцев. Американские летчики в своих самолетах с искусственным климатом возвращаются на авианосцы или на базы тыла. Они делают деньги, готовы на любой риск. Чем они занимаются, пилоты понимают, лишь попав в плен. А пока не попали — зарабатывают. Правда, риск все время растет. Но после полетов они возвращаются к чистому белью, бару, кондиционеру, холодному пиву или виски. Телевизор, отдых, развлечения, заезжие певички, бордели. Ну а американские пехотинцы? В шестидесяти километрах отсюда? Униформа, ботинки, автомат, гранаты, патронная сумка, каска, пулемет, перебежки, окопы, пыль, палящее солнце, рукопашный бой, колючая проволока, мины, волчьи ямы. Бегом на высоту, бегом с высоты. Мрачные джунгли, чужая, ненавистная, непонятная страна. Инстинкт самосохранения твердит: бойся всех вьетнамцев — мужчину, женщину, ребенка — они могут убить… Против высокорослых американцев сражаются худенькие, но выносливые люди, которым дьявольски тяжело и которые обходятся без виски, душа, чистой постели, горячих бифштексов, зарплаты, бара. Потому что они защищают свой дом. Потому что они ненавидят. Они очень храбры и еще более упорны. Они уминают, но идут убивать вас, пришельцы, враги, убийцы интервенты. Это чужая для вас страна, это — Вьетнам, это — Азия, и вам здесь нет места. Только вьетнамский Вьетнам, только на таких условиях возможно будущее.