Корни тамариска - [16]

Когда я только приехал в Ханой, в городе не объявляли воздушных тревог. Радио, однако, изредка прерывало передачи и делало предупреждения: «Граждане, внимание, граждане, внимание! Американские самолеты приближаются к Ханою. Расстояние — семьдесят километров». Затем — «…пятьдесят километров», «…тридцать». Служба оповещения была поставлена хорошо. Я сначала не понимал этих объявлений по-вьетнамски, а затем, как и все наши, жившие в Ханое, выучил несколько фраз, предупреждавших об опасности. Когда опасность проходила стороной, по радио объявляли: «Американские самолеты улетели» («Май бай ми да бай са»), Это вот «да бай са» наши окрестили «два бойца».

— Ну вот и «два бойца», — говорили мы, вылезая из бомбоубежищ, — можно выходить.

На предварительные объявления люди поворачивали головы, прислушивались, но поток велосипедов даже не замедлял движения, рабочие и служащие не покидали своих мест. Затем раздавалось: «Американские самолеты в тридцати километрах!» Ханойцы уже поглядывали на ближайшие щели, цилиндры, примеривались, куда прыгнуть в случае тревоги. Потом включались сирены. Их вой звучал то громче, то тише. Сирены начинали с низкой ноты, поднимаясь, вкручиваясь в ханойскую тишину все выше и громче, затем снова низкая нота и вновь высокая. Сирены перекликались по всему городу, их установили так, чтобы было слышно всем. Вой сирен выворачивал наизнанку, будто просверливал тебя насквозь. Малоприятная музыка воздушной войны.

Затем мы научились определять нюансы: если выли сирены, но не было слышно грохота канонады, это означает, что американские самолеты, проникнув в радиус действий ханойской ПВО, сам город обходили стороной. Если же самолеты шли на город, будь то просто разведчики или бомбардировщики, то, как правило, стрельба начиналась, когда еще не затухали последние завывания сирен.

Трудно даже подсчитать, сколько раз за два года, даже со всеми отлучками из Ханоя, слышали мы этот отнюдь не ласкающий уши вой. Бывали дни, когда сирены звучали по 15–18 раз в сутки, сначала при объявлении тревоги, а затем гораздо чаще. Все это означало огромную нервную нагрузку для ханойцев и тех, кто провел с ними эти годы.

Несмотря на внешнюю обыденность существования, все, кто жил в Ханое, ощущали нависшую над ними опасность. Хотя, впрочем, и это ощущение тоже стало обыденным.

В 1967 году война шла по восходящей. В Южном Вьетнаме американцы пытались проводить крупные наступательные операции. Первые недели после новогоднего перемирия по лунному календарю: обстрел территории ДРВ из дальнобойных орудий через демилитаризованную зону, начало обстрела морского побережья ДРВ кораблями седьмого американского флота, первые мины, сброшенные в реки южных провинций Северного Вьетнама, бомбардировки Хайфона, металлургического комбината в Тхайнгуене, электростанции Вьетчи. Тень воздушной войны после четырехмесячного перерыва вновь нависла над Ханоем.

…25 апреля 1967 года. Первый на моей памяти налет. Бомбят Залям. В домах дрожат стекла от взрывов. Грохот стрельбы из всех видов оружия. Самолеты, кажущиеся издали игрушечными, ныряют за Красной рекой. Американские летчики где-то рядом с тобой, мчащиеся со скоростью сотни километров в час, натренированные, обученные, крепкие. Над Залямом поднимаются столбы дыма. Небо в оспинах разрывов. Белый след ракет. И радостный, хриплый возглас из тысяч пересохших глоток:

— Бан жой! (Сбит!)

Разваливаясь на части, над Залямом падает самолет.

Первый налет. Потом полтора месяца бомбили то Ханой, то его окрестности.

В Кимлиене — гостиничном городке, где жило тогда большинство наших специалистов, — дисциплина соблюдалась весьма условно. Бомбежки шли где-то рядом, и Кимлиен был эвакуирован к осени 1967 года, когда ожидали налетов на железную дорогу, городской вокзал. И то, что в Ханое среди наших не было убитых и раненых, объяснялось чистым везением.

Опасность осколков мы почувствовали в первые же налеты. Цокот падающих осколков от зенитных снарядов был отчетливо слышен во время боя. Иногда они падали густо, иногда редко — при налете лучше было сидеть в укрытии. По тому, как после сирены вел себя человек, можно было сказать, давно или недавно он приехал в Ханой и был ли он или не был еще под бомбами. Если наш товарищ, хотя и не бежал в укрытие, а стремился остаться под каким-либо навесом, это означало, что он старожил. Если же, демонстрируя храбрость, он лез на открытое место и гордо и, может быть, даже действительно безбоязненно озирался вокруг, изучая грохочущий небесный свод, то было ясно: это новичок.

Помню, как однажды мы обедали в нашей столовой. Собралось довольно много народу. Был посол Илья Сергеевич Щербаков (который, к слову сказать, провел во Вьетнаме всю войну). Завыла сирена. Начался налет. Все остались под навесом, и не зря. Зацокали осколки по асфальту. Их было не так уж много, но, когда один из дипломатов прошелся через несколько минут по улице подле столовой, он набрал десятка полтора искореженных, еще теплых кусочков металла. Каска во время бомбежки не была лишней.

19 мая, в день рождения президента Хо Ши Мина, американцы совершили один из самых ожесточенных' налетов на Ханой. Утром я выехал из города и окружными путями по понтонным мостам направился к приятелям геологам, жившим неподалеку. Мы устроили небольшой пир, попросив зажарить лягушек: наши тогда увлекались местными блюдами. В разгар дружеской беседы воздух задрожал от рева самолетов. Где-то далеко били зенитки. Мы выскочили из хижины. Десятки самолетов пикировали на Ханой. Самолеты заходили парами, бросались вниз, взмывали вверх, а с земли поднимались столбы дыма. Вдруг навстречу самолету понеслась ракета. Мимо? Нет. Оранжевое облачко разрыва. Под бурные возгласы крестьян и геологов упало несколько самолетов.