Корни тамариска - [112]

Во время первой осады Константинополя арабами в VII веке под его стенами был убит знаменосец пророка — Эйюб. Легенда гласит, что его могилу чудесным образом открыли турки и воздвигли на ее месте одну из самых крупных мечетей, от которой и тянется известное кладбище. В ней происходила церемония опоясывания мечом нового султана — османский эквивалент коронации.

В одну из пятниц мы пришли сюда с Четином Алтаном. Женщин во дворе мечети было больше, чем мужчин. Они были в пальто, несмотря на жару, многие — в крестьянских шароварах, покрыты платочками, некоторые даже с легкой вуалью на лицах. Степенно прохаживались мужчины с черными и белыми бородами, в тюбетейках или беретах, все с четками. Женщины у мавзолея Эйюба были заняты тем, что прилепляли деньги к стене. Если монетка приклеится — желание исполнится, если не приклеится — не сбудется.

— Вы накапайте со свечи воску на монету, тогда наверняка приклеится, — посоветовал Четин Алтай одной из них.

— Так нельзя, тогда у всех приклеится.

— Как же вы делаете?

— Мы плюем на монету или мажем ее сахарным сиропом, а потом пытаемся прилепить.

К Эйюбу собираются женщины, которые хотят забеременеть, благополучно родить ребенка, удачно выйти замуж, пытаясь решить земные заботы с помощью вмешательства потусторонних сил.

Две женщины в черном, с аскетичными лицами затеяли яростную перебранку. Черты исказила ненависть, а препирательства чуть не закончились дракой. Оказалось, что они чтицы Корана и оспаривали клиентов. Возле мечети Эйюба всегда много полицейских. Они сказали нам, что бич верующих — карманники и мелкие воришки, которые таскают обувь, оставленную у входа в мечеть, поэтому многие берут обувь с собой в полиэтиленовом мешочке.

Религиозные чувства многих жителей Стамбула, как и всей Турции, окрашены поверьями и предрассудками, оставшимися от прошлого — шаманистского и христианско-дотурецкого. Многие турки боятся разрушенных домов, заброшенных могил или покинутых бань. Но больше всего они страшатся «дурного глаза», который, в их представлении, либо синий, либо голубой. Относясь к голубоглазым, я замечал, что в турецких деревнях некоторые люди избегали моего взгляда, поэтому я надевал темные очки. Но в Стамбуле много голубоглазых, и от всех не убережешься, поэтому слова «чур меня!» заменяет большая бусинка голубого цвета. Ее увидишь в кабине шоферов, в кабинетах ученых, в конторах банкиров. «Дурной глаз» особенно опасен для маленьких детей. Расхваливая их, нужно не забывать произносить «Машалла» («Так пожелал Аллах»), «Машалла» написано на грузовиках и автомашинах, но если судить по количеству катастроф, то вряд ли это изречение помогает.

Кого не спасла бусинка и кто попал под воздействие «дурного глаза», должен забыть о современной медицине и обратиться к знахарю. Тот прочтет заклинания: «Белый глаз, черный глаз, голубой глаз, зеленый глаз, карий глаз, чтобы ни сотворил «злой глаз», мы преодолеем его колдовство!». От «дурного глаза» есть и рецепты: «Укради кусочки дерева от дома врага, сожги их, собери пыль с семи лавок, смешай ее с пометом аиста, тминными зернами, сожги и вдохни дым… Собери пыль с семи лавок, паутину, крылышко летучей мыши, свеклу, украденную у соседа, смешай все это, распусти в воде и вымойся ею под аркой. Когда тебе снятся кошмары, выйди обнаженным на перекресток дорог, посыпав голову пылью с семи лавок…» Если вас задержат за неприличное поведение, видимо, нужно предъявить рецепт знахаря. Поверит ли полицейский? Не знаю. Я не пробовал, хотя иногда страдал бессонницей.

Племя знахарей и колдунов в Стамбуле не уменьшается, хотя в городе с османских времен много врачей. Еще Эвлия Челеби писал, что четвертая секция в процессии гильдий возглавлялась главным медиком двора. За ним шла тысяча врачей, называемых сейчас терапевтами. Следом шествовали окулисты, аптекари, зубные врачи, хирурги. Впрочем, к народной медицине и в наши дни в Турции стали относиться серьезно, и некоторые лекарственные растения продаются в аптеках.

— У каждого города есть свое лицо и своя личность, — говорил писатель Яшар Кемаль. — Лицо — это камни, то есть здания и монументы, личность города определяют его жители. Но люди небезразличны к камням, к прошлому, к другим людям, жившим вчера и тысячи лет назад.

С годами Стамбул становился для меня ближе и понятнее не только потому, что я измерил его пешком вдоль и поперек и прочитал о нем много книг. Деловые, дружеские, бытовые контакты превратили Стамбул в город знакомых людей, открыли хоть немного и его личность, и его лицо.

В Стамбуле меня привечали турецкие писатели. Их дружеское внимание я считал для себя честью. Яшар Кемаль — один из них.

Он жил в Басынкее на берегу Мраморного моря, где писатели и журналисты построили кооперативные дома. Я приехал к нему знакомиться, предварительно позвонив. Мы почувствовали взаимную симпатию. Яшар Кемаль оставил меня ужинать, и я уехал во втором часу ночи. Яшар Кемаль показывал картины, подаренные друзьями, свои книги, переведенные в Англии, Франции, Швеции, и ворчал:

— Все обещают издавать меня в Советском Союзе, но, кроме «Тощего Мамеда» и «Жестянки», ничего нет.