Корни тамариска - [113]

Я успокаивал его:

— Все еще впереди, вы прославитесь и в Союзе.

— Если когда-нибудь я соберусь писать мемуары, то назову их «Волк с колокольчиком», — говорил Яшар Кемаль. — Анатолийские крестьяне, поймав волка, иногда не убивают его, а в наказание за порезанных овец вешают на шею колокольчик. Такой волк не может бесшумно подкрасться к жертве и в итоге подыхает с голоду.

— Так вот, — смеялся писатель, — полиция давно повесила мне на шею колокольчик «красного». Что ж, я действительно «турецкий красный» и друг Советского Союза.

Утром Яшар Кемаль работал. После обеда он иногда гулял по любимым уголкам Стамбула, беседовал с людьми. Обдумывал планы на следующий день. Его друзьями были мальчишки, рыбаки и птицеловы. Яшар Кемаль любил покупать птиц, чтобы выпустить их на волю.

— Сюжеты моих книг вырастают из истории жизни каждого человека, которого я знаю или о котором слышал от других. Поэтому все мои знакомые — мои соавторы.

Писатель бродил с диктофоном вокруг вокзала Сиркеджи, подготавливая репортажи о стамбульских детях. Он брал меня с собой. Мы встречались с беспризорниками и маленькими ворами, с подростками-алкоголиками и двенадцатилетними проститутками. Это были встречи, которые оставляли в сердце кровоточащую рану. Маленькие люди, брошенные на дно жизни с душами нежными, но искалеченными и очерствелыми, тянулись к этому полному, шумному человеку как цветки к солнцу. Все лучшее, что пряталось в тайниках их сердец, раскрывалось, когда они общались с ним. Свои репортажи писатель опубликовал в «Джумхуриет» и многим детям помог выбраться из трясины.

Яшар Кемаль пишет романы-эпопеи из народной жизни, красочные, полнокровные, страстные.

— Мой учитель — Лев Толстой. В этом я не претендую на оригинальность. Я год изучал «Войну и мир». Год! — восклицал он, по своему обычаю увлекаясь. — Структуру, композицию, развитие сюжета, действующих лиц… Я хочу писать эпические вещи с элементами Чехова.

Яшар Кемаль, как почти все турецкие писатели, которых я знал, прошли через тюрьму и аресты.

— Мы — интеллигенция страданий и жертв, как русская дореволюционная интеллигенция, — говорил Яшар Кемаль. — Вспомним хотя бы Назыма Хикмета. Я считаю, что его роль в турецкой литературе такова же, что и Пушкина в русской. Как это произошло? Назым Хикмет — человек высочайшей культуры. Сын паши, у матери французское образование. Он знал французский язык, европейскую литературу, читал по-арабски и по-персидски и вдруг попал в революционную Россию, которая была передовой в театре, поэзии, литературе, политике. Дружил с Маяковским и Мейерхольдом. Вернулся в Турцию и… писал просто хорошие стихи, а не великие хотя был талантливым. Почему? Чего ему не хватало? Он попал в тюрьму, и в тюрьме родился великий поэт. Дело не только в страданиях. В тюрьме он по-настоящему узнал народ, жителей Анатолии, впитал в себя их язык, культуру, песни, легенды. Он стал Назымом Хикметом.

— Подавление народной культуры — преступление перед человечеством, — продолжал писатель. — У каждой национальной культуры свои особенности, свой цвет. Но вместе с тем богатство анатолийской культуры увеличивается благодаря ее взаимодействию с другими культурами. Я говорю о взаимодействии, а не о подражании. Мир не разделится на тысячу частей, если каждый народ будет дорожить своей культурой. Человечество не разъединится, оно включит в себя тысячу разнообразных оттенков, составит единый многоцветный сад. Не будучи национальным, не выражая страдания и радости своего народа, родной земли, искусство и литература теряют право называться общечеловеческими… Я призываю к правде, к двум величайшим в мире источникам творчества — народу и природе. Призываю к основе, к корню, к бессмертному, к великому — народу и природе.

— Как вы видите будущее Турции? — как-то раз спросил я его.

— Турция — великая страна по природе и человеческому потенциалу. Вот погодите! Что у нас будет через пятнадцать-двадцать лет!

— Возможно ли быстрое развитие Турции при нынешнем строе?

— В любом случае мы лидеры Ближнего и Среднего Востока, — загремел Кемаль. — У нас медь, хром, железо. У нас нефти больше, чем в Иране, но только монополии не хотят ее искать…

— Видите ли, может быть, нефть есть, может быть, нет. Нужно разведать, начать бурить…

— Вы ничего не понимаете! Нефть есть в огромных количествах!..

Один турецкий писатель говорил мне: «Яшара Кемаля нельзя понять, исходя из одних литературных канонов или социологического анализа. Чтобы его понять, выйдите с ним в поле и сорвите цветок. Яшар начнет рассказывать об этом цветке, и вы забудете обо всем на свете. Он не устанет рассказывать и полчаса и час, а вам не наскучит слушать».

Если Яшар Кемаль чем-нибудь увлекался, он верил в это полностью и безоговорочно. Его энергия и обаяние захватывали. Что-то бальзаковское было в его мощной фантазии, в страстности, в увлеченности, даже в манере общаться с людьми и просто есть и выбирать блюдо. Ужин он мог превратить в действо. Однажды он пригласил меня в рыбный ресторан на Босфоре, у Тарабии. Его там знали. Официанты подходили и говорили, что читали его последние книги. Метр провел нас на кухню, и Яшар Кемаль лично выбирал луфарей, лангустов, не забыв брынзу и йогурт, салаты, а на десерт — землянику и кофе. Скромные хохломские ложки, что я ему привез, вызвали у него поток ассоциаций, и он долго рассуждал о русской и турецкой культуре, о наших связях.