Корабль - [46]

—Теперь всё кончено, клянусь тебе, Сигниф! И когда этот урод снова строил мне глазки, я послала его к чёрту!

Пребывая в некотором шоке от услышанного, я не знал, как должен отреагировать на её слова, но я понимал, что самое важное сейчас – это утешить её. Мне было настолько безразлично всё, что она рассказывала о каком-то человеке из господ. Мне хотелось лишь, чтобы Вита вновь улыбнулась и слёзы перестали сыпаться из её глаз. Не оценивая ситуацию трезво, я тогда сказал:

—У тебя, наверно, будут теперь проблемы…

—Нет, что ты! – ответила она сразу же. – Ничего он не сможет сделать, потому что если хоть кто-нибудь узнает, что человек из высшего общества связался с девушкой вроде меня, ему несдобровать. Сигниф, я так виновата перед тобой!

—Почему ты говоришь так? мы даже не были знакомы.

—Да, ты, как всегда, прав, . – Но всё равно виновата перед тобой, и я виновата так же перед собой… И о чём я думала, когда отдавалась этому похотливому мерзавцу? Я ни о чём не думала! Я была так глупа! Ну скажи мне, прошу тебя, скажи, что прощаешь меня за такую ужасную глупость! Только так я смогу простить себя сама…

—Я прощаю тебя, – говорил я искренне. – Я готов сказать что угодно, лишь бы ты перестала плакать…

Но она всё никак не унималась и, как мне показалось, разрыдалась ещё пуще прежнего.

—Ты такой правильный, такой чистый, такой невинный! А я? Я уже успела измазать себя в грязи! Мне так гадко. Я отвратительная! – говорила она и горько плакала

—Перестань, – сказал я настойчивей и сильнее обнял её. – Ни в чём ты себя не измазала! А если и так, то я люблю тебя любой… Хватит же плакать! – говоря это, я достал стоявшую около кровати недопитую бутылку. , выпей и успокойся.

Вита послушалась. Отпив из бутылки, она пришла в себя. Она нежно уложила меня на подушку и, закрыв глаза, легла ко мне на грудь. Я же, полежав немного молча, попытался перевести тему и обратить её грусть в гнев и ненависть. Ведь так и делают все ненавистники, они направляют нож против того, что терзает их плоть. Они выставляют кулак и плюют в лицо их мучителю. Они обращают свою боль в жажду причинять боль. Кровь, проливаемая ими, оборачивается кровью, которую они жаждут пустить из тел своих мучителей.

Я спросил у неё:

—Ты много сегодня говорила о высшем обществе, но я хочу знать, почему вдруг кто-то из людей оказывается среди господ? Почему вообще существует каста господ? С чего вдруг эти люди почитаются как высшие?

Вита и впрямь отвлеклась и принялась думать. Через некоторое время она начала объяснять:

—Любой житель Корабля ответил бы тебе, что на то, что существуют господа, есть воля Корабля. Но я скажу тебе совершенно иное… Я не знаю, почему это происходит. Дураку понятно, что они этого ничем не заслужили, хотя прости, здесь я слукавила, как раз дураку-то и непонятно, что они этого не заслужили, но для человека умного это очевидно, как то, что солнце, вставая каждый день, наполняет мир светом.

—А как же те несчастные люди, которые живут внизу? Почему им выпала такая участь? Как может существо, одарённое разумом и способностью испытывать безграничный объём и смесь таких возвышенных чувств, как радость от познания нового, любовь к людям и миру, верность другу и долгу, а также самые горькие и сильные страдания, какие только выпадали на долю живого, выносить нечто подобное? Где же воля? Где же храбрость этих людей? Почему сидят они покорно в этой грязи и не борются? Почему принимают они свою участь? Я считаю, что лучше дерзновенно принять смерть, чем стать вровень с червём, растеряв всё высокое, что есть в человеке! Хотя наша с тобой участь едва ли завиднее… – сказал я, на мгновение воспламенившись от собственных мыслей.

—Да, это горько осознавать. Они такие, какими их породил этот мир, ни больше и ни меньше. Каждый несёт своё бремя, и каждый страдает по-своему. Для кого-нибудь снизу жизнь на нашем этаже показалась бы сказкой, но ты всё же несчастен здесь. Этот вопрос можно задавать себе вечно, так на него и не ответив. Единственным правильным выводом из всего этого является то, что их жизнь – это не наше дело, что мы не в силах здесь что-либо изменить. Не нам их жалеть и не нам их спасать, не нам их любить и не нам нести их бремя. Горькая правда приводит нас к тому, что мы должны думать в первую очередь о себе, не распыляясь при этом на страдания и нужды других. Уж не знаю, чем на деле является мифическая воля Корабля, но всё происходит так, как происходит, и никак иначе. По непонятному и, вероятнее всего, совершенно случайному стечению обстоятельств мы – это мы, и наша участь заключается в том, чтобы быть здесь, а они – это они, призванные гнить там внизу и никогда так и не увидеть ни единого луча солнца. Изменить ничего нельзя хотя бы потому, что все эти люди принимают свою участь, и соберись кто-то выручить их, переубедить, дать им другую жизнь, они разорвали бы его, словно стая голодных псов. Хочешь ли ты стать мучеником за жизнь, которую они отвергают всем своим естеством? – спросила она серьёзным тоном и посмотрела на меня.

—Нет, Вита, я не хочу быть мучеником, но их боль делает меня несчастным. Смотря на их участь, я вижу свою,