Контрудар - [32]

Боясь потерять фуражку, моряк надвинул ее на самые уши. Придерживая одной рукой полевую сумку, другой крепче зажал поводья. Жеребец летел, не чуя под собой ног. Холодный ночной ветер бил в лицо, и всадник, положившись на боевого друга, пониже наклонил голову. Пролетев с версту, серый, разогревшись, еще прибавил скорости. Моряк на секунду выпрямился в седле, и сразу замерло его сердце. Первое, о чем он подумал: «Вырвавшись из огня, попал в полымя!» Прямо на него надвигалась в мертвом молчании, едва видимая во мраке, сплошная стена всадников. Он не различал ни людей, ни их горячих коней. Все слилось в одном грозном валу, неумолимо катившемся вперед. Однако он понял, что вся конная масса почему-то надвигается на него больше правым флангом, в то время когда левый почти недвижим. Страшные всадники неслись на моряка в мертвом молчании, но ночная степь беспрерывно гудела от дробного топота конских копыт.

Повернуть назад? Но там, без сомнения, уже преградили дорогу казаки разъезда. Вот тут-то моряку стало по-настоящему страшно. Мороз жег его спину, и он почувствовал, как вставшие дыбом волосы начали поднимать фуражку. Такое он уже однажды пережил в своей жизни. Это было на «Отважном», когда неприятельский снаряд зажег судно и ему с риском для жизни пришлось спасать от огня пороховой склад.

Выросший на берегах Тетерева, в лесной глухомани, Петр, как и все его земляки, в молодости верил в леших, водяных и прочую нечистую силу. Может, это какое-то наваждение, думал в страхе моряк. Но нет, он уже различал сплошной лес пик, почему-то не изготовленных к бою и торчавших над сомкнутым строем всадников.

Опасаясь повернуть назад, Дындик придержал коня. Жеребец пошел рысью. Замедлил движение и враг. Моряк перевел коня в галоп — пуще понесся в атаку вражеский строй. «Вот теперь-то ты пропал, Петька, — подумал моряк. — Крышка тебе, каюк». В уме даже сложилась рифма: «Будет тебе каюк от деникинских подлюк». Его обожгла мысль: «А как быть с пакетом? Сжечь или же порвать на куски и проглотить?» А эскадронная печать, лежащая в сумке, а партбилет, который вручил ему в царицынском госпитале комиссар сербского отряда, а пухлая пачка подотчетных ассигнаций, которыми он, как и каждый комиссар отдельной части, рассчитывался с крестьянами за продукты и фураж?

Сам не свой, потеряв голову, Дындик снова замедлил шаг коня. Тише двинулся и противник. Моряк, натянув поводья, не зная, что делать, остановил жеребца. Застыл на месте и фронт вражеской конницы, отчетливее прежнего обнаруживая лес грозных пик. Вдруг, вынырнув из-за облаков, на миг показалась луна и осветила холодным и, как показалось моряку, спасительным светом грозную даль. Радостная догадка озарила Петра. Перед глазами возникла маршрутная схема, вычерченная Ракитянским. Там, недалеко от ярка, поближе к Капканам, распласталась зубчатая лепешка, изображавшая лес. Вот он, этот самый лес, во время безудержного галопа почудился воображению моряка, ошарашенному неожиданным появлением в тылу казачьего разъезда, фронтом атакующей конницы.

«Шляпа, балда, паникер!» — выругал сам себя Дындик. С облегченным сердцем хлопнул по шее коня и стал перебирать в уме от начала до конца все происшествие. Вспоминая детали схемы, он понял, что дорога шла не вдоль леса и не прямо к нему, а под острым углом к опушке. Поэтому-то ему все время казалось, что воображаемая конница надвигается на него не всем фронтом, а лишь правым флангом. Зубчатый контур сосняка он принял за лес пик, а грохот водяной мельницы, доносившийся с околицы Капканов, создавал впечатление конского топота.

«Тьфу!» — сплюнул моряк, окинув близкую опушку леса недружелюбным взглядом. Но вот и окраина Капканов. Ничто не нарушало глубокой тишины ночи. Даже собаки, чуткие сторожа деревни, не откликнулись на появление постороннего человека.

Дындик, двигаясь вдоль левой стороны улицы, приближался к восьмой хате. Нет никакого сомнения, здесь пост летучей почты. Об этом свидетельствует прикрепленный к воротам высокий шест с пучком сена на его острие. Но почему нет света в окне? На постах летучей почты огонек должен гореть всю ночь, Так инструктировал бойцов Ракита-Ракитянский, для того и призванный в Красную Армию, чтобы предложить ей свои знания.

Дындик спешился. Привязал коня к воротам. Во дворе, что удивило политкома, — ни единой лошади. «Может, они в клуне? — подумал он. — Но одна, очередного посыльного, должна стоять подседланной в постоянной готовности у самых ворот».

Дындик толкнул незапертую дверь, вошел в сени, а оттуда в избу. Зажег спичку.

— Есть кто живой?

— Слава богу, все живые, — раздался с печки старческий голос, а вслед за этим древний дед, опустив ноги, скатился на лежанку.

— Где наши люди? — спросил Дындик.

— Какие это ваши? — заскрипел старик. — Тут теперь всякие шатаются.

— Наши, красноармейцы!

— Это те, что с пакетами работали?

— Они самые.

— Подались с ночи на Рагузы. Слышал, они шептались, будто поблизости казак объявился.

Дальнейшая беседа была прервана топотом копыт. Какие-то всадники, громко переговариваясь, заметив серого жеребца, остановились у ворот. Дындик, приложив палец к губам, вышел из избы в сени. В это время, гремя каблуками, на крыльцо поднималась шумная ватага.