Контрабандисты Гора - [50]

— Нет, Господин, — поспешила ответить я.

— Ты — кейджера.

— Да, Господин, — не могла не согласиться я.

— Ты ведь варварка, не так ли? — уточнил мужчина.

— Да, Господин, — подтвердила я, отчаянно надеясь, что он меня не ударит.

— Тебе больше не разрешено стыдиться своего тела, — напомнил он.

— Да, Господин.

— Так-то лучше, — кивнул он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я.

— Мужчины сочли целесообразным, надеть на тебя ошейник, — сказал он.

— Да, Господин.

— Так гордись этим, — посоветовал мужчина.

— Да, Господин, — улыбнулась я.

— Кроме того, — усмехнулся он, — это больше не твоё тело.

— Господин? — не поняла я.

— Твоё тело больше не твоё, — пояснил мужчина. — Оно принадлежит тому, кому принадлежишь Ты сама, твоему хозяину. Ты должна показывать его так, как хочет он, красиво, бесстыдно, нагло, гордо, возбуждающе, уязвимо.

— Да, Господин, — вздохнула я.

— И даже в присутствии свободных женщин, — добавил он, — хотя это и может означать плеть.

— Да Господин, — всхлипнула я.

— Покажи им, чем это должна быть женщина, — усмехнулся мой собеседник.

— Да, Господин.

Наконец мужчина, к моему облегчению, отступил от меня. Правда, он продолжил разглядывать моё тело. Более того, к нему присоединились два его товарища. Я держала голову поднятой и смотрела прямо перед собой.

— Аппетитное животное, — прокомментировал он.

Да, подумала я, пусть я животное, зато, аппетитное.

— Как и все остальные, — заметил его товарищ.

— Именно поэтому они здесь, — пожал плечами другой.

Как они смотрели на меня! Какими оценивающими были из взгляды.

Кем можно было себя чувствовать под такими взглядами, кроме как находящимся в собственности животным!

Но я и была находящимся в собственности животным!

Я сознавала себя имуществом, собственностью, принадлежащим кому-то животным.

Той ночью, в лагере, я корчилась, лёжа связанной на опавших листьях. Я плакала. Пылал каждый дюйм моего тела.

— Лежи спокойно, — буркнула моя сестра по каравану.

— Она хочет господина, — зевнув, объяснила другая девушка.

— Так же как и все мы, — сказала третья.

— Вроде как в тарновом лагере нас должны, то ли продать, то ли распределить, — заметила первая.

— Это имеет какое-то значение? — прошептала вторая.

Две из трёх гореанских лун просматривались сквозь листву. В нескольких ярдах от нас на корточках, опираясь на копьё, сидел часовой. Был ещё один, но он дежурил где-то в другом месте. В свете лун через полог листвы можно было рассмотреть случайные облака, одинокие и неторопливые, проплывавшие в ночной тишине над лесом.

Я лежала и вспоминала тот случай, что произошёл со мной в моём прежнем мире, в месте, казавшемся совершенно невероятным для такой встречи, в проходе большого, переполненного торгового центра. Тогда я заметила, что меня рассматривали так, как могли бы рассматривать рабыню, хотя я была полностью одета. Казалось он, своим пристальным взглядом, словно могучими руками, разорвал и сорвал мою одежду, вскрыв, как будто для оценки рабовладельца, то, что было непозволительно смело прятать под слоями ткани. В тот момент я ощутила, что на меня не просто смотрят, я ощутила, что меня рассматривают, оценивают. Как странно, насколько одно единственное мгновение, одна единственная случайная встреча, может изменить сознание и перевернуть жизнь, переупорядочив существование и его значение. Наверное, уже в тот момент я почувствовала, что где-то замерло в ожидании железо, которым будет отмечено моё бедро, насторожились цепи, готовясь окружить мои конечности, скучает ошейник, которому суждено обнять моё горло. Не ждали ли меня уже тогда, большой, массивный, высокий подиум, по опилкам которого пройдут мои босые ноги, неся меня к моей продаже?

Я заёрзала и пошевелила связанными руками.

Память снова вернула меня в тот полутёмный склад, в котором я лежала на спине у его ног, раздетая и связанная по рукам и ногам, и смотрела на него, возвышающегося надо мною.

Мне довелось увидеть его ещё раз, сквозь прутья выставочной клетки, незадолго до моей продажи, в месте, называемом Брундизиум.

Я не сомневалась, что это именно он был тем, по чьей вине я оказалась в неволе на Горе. Это его невидимая рука привела меня на сцену торгов. Наверное, я должна была бы ненавидеть его, но вместо этого я скорее хотела носить его ошейник.

Конечно, он рассматривал меня как рабыню. И он рассмотрел во мне рабыню. Но рассмотрел ли он во мне свою рабыню?!

Он подозвал меня к прутьям выставочной клетки, чтобы рассмотреть меня снова, но затем отослал меня, небрежно, как рабыню, которой я была.

Той ночью я был продана. И с тех пор я больше его не видела. И наверное больше никогда не увижу снова.

Одна из девушек сказала, что я хотела господина. Несомненно, она была права. Какая рабыня не жаждет найти своего господина? И какой мужчина не жаждет найти свою рабыню? Я начала ощущать, и теперь довольно часто, некое беспокойство в своём животе, некий дискомфорт, который, я боялась, со временем мог стать нестерпимым и невыносимым. Я даже представить себе боялась, насколько ужасны могли оказаться потребности рабыни, и насколько беспомощна она в их плену. Конечно, я должна сопротивляться росту рабских огней внутри моего тела! Насколько же беспощадны мужчины! И как забавляет их то, что они с нами сделали. Так не лучше ли быть ледяной свободной женщиной, рафинированной и сдержанной, не терзаемой потребностями её тела, не обеспокоенной, инертной и безмятежной? Что это по сравнению с ошейником, осознанием себя принадлежащей, как могло бы принадлежать животное? Что настолько преобразовывает нас, заставляет жалобно и беспомощно ползти к ногам рабовладельцев? Я помнила, как рабыни в доме, где меня обучали, стонали и кричали, царапали пол и умоляли. Я ни в коем случае не должна позволить себе так страдать, ни в коем случае не должна позволить себе становиться не больше, чем никчёмной, выпрашивающей ласки игрушкой властного животного. Но я боялась, что как бы я изо всех сил ни сопротивляясь этому, как бы ни трепетала перед этим, это могло быть сделано со мной, и это будет сделано со мной. Я была кейджерой! Но, спрашивала я себя, действительно ли свободные женщины настолько отличаются от нас? Сколькие из них, задавалась я вопросом, в одиночестве своих спален, рыдали, стонали и ворочались под одеялами, в расстройстве избивая свои шелковистые, холодные от их слёз подушки?