Контрабандисты Гора - [167]

— Могу ли я поесть, Господин? — спросила Тула.

— Конечно, — разрешил я.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила девушка и опустила обе руки в маленькое ведёрко.

— Могу ли я поесть? — в свою очередь поинтересовалась Мила.

— Можешь, — кивнул я.

— Спасибо, Господин, — улыбнулась она и тоже загребла две полные пригоршни пилюль, и осторожно, чтобы не обронить ни одной, вытянула их из ведёрка.

У меня не было причин сомневаться, что рабыни были голодны.

— Могу ли поесть? — едким тоном спросила та, которую здесь назвали Вуло.

Я оценивающе, сверху вниз, посмотрел на неё, одетую короткую тунику, стоящую на коленях передо мной. Она тоже смотрела на меня, и отлично сознавала себя тщательно оцениваемой, как можно оценивать только рабыню.

— Могу ли я поесть? — повторила она свой вопрос прежним тоном.

— Нет, — отрезал я.

У Тулы и Милы сначала перехватило дыхание, а затем они заулыбались и вернулись к еде.

— Хочешь, чтобы я бросил горстку пилюль на землю? — спросил я. — Потом Ты сможешь собрать их ртом, не используя руки.

— Пожалуйста, не надо, — попросила она.

— Возможно, Ты предпочла бы брать еду с моей руки? — осведомился я.

— Я очень голодна, — призналась рабыня.

— Так Ты предпочла бы есть с руки или нет? — повторил я свой вопрос.

— Да! — коротко ответила она.

— Тогда Ты можешь попросить меня об этом, — разрешил я.

— Я прошу покормить меня с руки, — попросила девушка.

— Держи руки на бёдрах, — предостерёг её я.

— Да, Господин, — вздохнула она.

Тогда я, пилюлю за пилюлей, по одной за раз, начал кормить её, вынуждая её каждый раз изящно вытягивать шею, чтобы получить очередную таблетку.

— Я, кажется, вспоминаю тебя, — сказал я, — сейчас, когда задумался об этом, о том магазине, очень далеко отсюда.

— Я думаю, что Господин мог бы вспомнить меня, — сказала она. — Могу я получить ещё?

— Да, — кивнул я. — Но тогда Ты не стояла на коленях, была не в рабской тунике, и на тебе не было ошейника.

— Пожалуйста, Господин, — попросила девушка.

— Такая как сейчас, Ты мне нравишься больше, — признал я.

— Пожалуйста, Господин, — повторила она, и подал ей один за другим ещё два шарика.

Затем набрал в руку несколько пилюль и позволял ей самой брать их с моей ладони. Пилюли были сухими, но её рот и губы, язык и зубы, грызущие и жующие, были влажными. Это была интересная комбинация ощущений. Её голова периодически склонялась над моей ладонью. Её волосы ниспадали на её плечи. Неудивительно, что рабынь так часто кормят с руки. Доминирование включает в себя множество тонких удовольствий.

— Встань на колени прямо, — приказал я.

— Я всё ещё голодна, — пожаловалась рабыня, выполнив мой приказ.

— Для одного раза достаточно, — констатировал я.

— Пожалуйста, — просительно протянула она.

— Нам нужно следить за твоей фигурой, — напомнил ей я.

— Ну пожалуйста, — ещё раз попыталась разжалобить меня она.

— Нет, — отрезал я.

— Как пожелает, Господин, — вздохнула рабыня, поняв, что у неё ничего не получится.

Тогда я повернулся к двум другим рабыням и приказал:

— Займитесь делом в лагере.

— Да, Господин, — хором откликнулись они, вскочили на ноги и, хихикая, убежали, оставив меня наедине с их товаркой.

Обе по какой-то причине казались довольными. Я заметил, что Тула сразу направилась поближе к Ясону, а Мила постаралась оказаться рядом с Генаком.

— Кому Ты принадлежишь? — спросил я.

— Уверена, Господину это известно, — буркнула девушка.

— Твой ошейник не подписан, — напомнил я ей.

— Я — лагерная рабыня, — ответила она, — я принадлежу пани.

— С твоей стороны было глупость бежать, — заметил я. — Так почему же Ты убежала?

— Вероятно, — пожала плечами девушка, — потому что я — дура.

— Ты доставила неприятности, — сообщил ей я.

— Простите меня, — сказала она, — за любые неудобства, которые я, возможно, доставила господину.

— Ты — посредственная рабыня, — констатировал я.

— Далеко не все мужчины находят меня таковой, — заявила она.

— Обычная, очень средненькая, — заключил я.

— Я подозреваю, что Господин не всегда находил меня такой. Если я не ошибаюсь, своим присутствием в этом мире и своим ошейником, я обязана именно господину.

— Точно так же как и многие другие, — пожал я плечами. — И многие из них были гораздо лучше.

— Именно меня заставил расставить колени то ли Господин Генсерих, то ли Господин Ясон, — заявила рабыня.

— Ты что, не знаешь кто из них? — уточнил я.

— Нет, — ответила она, — я же не понимала головы. Я — рабыня.

— Я надеюсь, что Ты это понимаешь, — усмехнулся я.

— Мне это слишком доходчиво объяснили, — сказала девушка.

— А другим рабыням колени приказали расставить? — полюбопытствовал я.

— Нет, — ответила брюнетка.

— Я так понимаю, что Ты сочла этот момент примечательным, — заключил я.

— Возможно, — уклонилась она от прямого ответа.

— А я смотрю, Ты — тщеславная рабыня, — усмехнулся я.

— А разве не все рабыни тщеславны? — спросила девушка.

Я предположил, что в этом она была недалека от истины, поскольку все они были женщинами. А почему бы женщинам не быть тщеславными, если они столь драгоценны, желанны и красивы? Как мужчины могут не жаждать их и не хотеть сделать их своими рабынями? Каким надо быть слабым инертным глупцом, чтобы не хотеть владеть хотя бы одной из них? Настолько жидкой должна быть кровь того, кто не станет рассматривать их естественной собственностью мужчин? А какая женщина может быть наделена большим правом на тщеславие, чем рабыня, женщина из женщин, отобранная знатоками для торгов? Так что нет ничего удивительного в том, что свободные женщины так её ненавидят. Разве само её присутствие не было укором для менее привлекательных женщин? Разве ошейник не является символом её качества, а клеймо, выжженное на её бедре — это ли не несмываемое свидетельство её желанности? Разве само её присутствие не говорит нам: «Мужчины нашли меня привлекательной, желанной, красивой и возбуждающей настолько, что захотели видеть меня я в ошейнике»?