Контрабандисты Гора - [142]

— Впрочем, — хмыкнула Донна, — вы пока не заслужили тунику.

— Мы — свободные женщины, — заявила Дарла.

— Я думаю, что для вас сейчас самое время приступать к своей работе, — сказала Донна. — И первое, что вам следует сделать, это насобирать мягких ветвей для лежанок, чтобы мужчины могли лучше отдохнуть. Затем придёт очередь воды и хвороста.

— Ни за что! — заявила Туза и тут же закричала от боли.

Донна наотмашь четырежды стегнула её хлыстом, который до сего момента спокойно держала в руке. Туза низко наклонилась, обхватила руками голову и, задрожав всем телом, завыла.

Двое или трое из мужчин, находившихся поблизости, обернулись, но ни один не предпринял даже попытки вмешаться.

Донна ещё два раза ударила Тузу.

Я была в шоке. Я была в ужасе. Рабыня не должна бить свободного человека. За это ей могут отрезать руки, уши, нос! Зачастую это расценивается как преступление, караемое смертной казнью.

— Свободную женщину ударили! — завопила Дарла, обращаясь к мужчинам. — Рабыня подняла руку на свободную женщину! Рабыня!

Вожак, проходивший мимо с парой своих людей, обернулся, и раздражённо бросил:

— Выпори её как следует.

— Наклонись, — приказала Донна Дарле, — лбом в землю, держи правое запястье левой рукой!

— Пожалуйста, нет, — простонала Дарла.

Но у Донны был приказ, имевший приоритет над всеми просьбами, и она нанесла четыре размеренных удара.

— Но мы — свободные женщины, — прорыдала Дарла.

— Возможно, вы уже не свободные женщины, — намекнула Донна.

— Но мы — свободные женщины! — воскликнула Туза.

— Если вы — свободные женщины, — решила объяснить ей ситуацию Донна, — вы — пленницы, а если так, то вы будете не первыми свободными женщинами, которые почувствовали на своей шкуре хлыст рабыни. Это поможет вам изучить дисциплину и подготовит к ошейнику.

— Никакого ошейника, — закричала Туза. — Я никогда не буду носить ошейник!

— Тебя могут даже не спросить, хочешь Ты этого или нет, — напомнила ей Донна.

— Что? — ошарашено уставилась на неё Туза.

— Ну что, Госпожи, — усмехнулась Донна, поворачиваясь к Эмеральд и Хизе, — вы тоже горите желанием почувствовать хлыст?

— Нет, — тут же ответила Эмеральд.

— Нет, — вторила ей Хиза.

— Тогда поцелуйте его, — потребовала Донна, — покажите свой страх перед ним, выкажите ему своё уважение.

— Никогда! — сказала Хиза, но Донна уже прижала хлыст к её губам.

Хизе просто ничего не оставалось, кроме как угрюмо его поцеловать.

— А теперь оближи его, — потребовала Донна, и в её голосе явственно прозвучала угроза.

Я с удивлением наблюдала, как маленький, мягкий язык Хизы, пусть и неохотно, но покорно проявил внимание к упругому инструменту дисциплины и власти. В следующий момент хлыст оказался в нескольких дюймах от лица Эмеральд, которая потянулась вперёд всем телом и поцеловала его, а потом, не дожидаясь команды, ещё и облизала, тщательно, изящно и нежно. Похоже, подумала я, Эмеральд уже примеряет ошейник.

У неё бы получилось довести мужчину до безумия от страсти.

Какую прекрасную цену за неё могли бы дать!

— Как рабыни! — прокомментировала Туза, с презрением глядя на Хизу и Эмеральд.

— Теперь твоя очередь, — объявила Донна и поднесла хлыст вплотную к губам Тузы.

— Нет! — отшатнулась та.

— Живо, — прикрикнула на неё Донна.

И тогда Туза, как до неё Хиза и Эмеральд, тоже поцеловала хлыст. От неё не потребовали большего. Возможно, было сочтено, что такой язык был недостоин хлыста.

— Госпожа, — сказала Донна, предлагая свой инструмент Дарле, и та точно так же как и Туза поцеловала хлыст.

Её тоже не обязали делать большее.

— Предположите, — посоветовала Донна пленницам, — что этот хлыст держала не я, а мужчина.

Судя по реакции Тузы и Дарлы, у них было некоторое понимание того, каково было бы различие. Разве мужчины не естественные господа? К тому же мужчины редко склонны проявлять терпение в отношениях с нами. Эмеральд задрожала, а колени Хизы тревожно заелозили по земле. Увиденный ритуал с новой силой всколыхнул во мне воспоминания. Снова в памяти всплыл склад на далёкой планете, и не хлыст, а плеть, зависшая передо мной, беспомощно связанной и лежащей на спине, и как я приподняла голову и поцеловала её. «Ла кейджера», — произнесла я, как мне было приказано. В то время я, конечно, не могла знать того, что это означало. Но вскоре я это изучила. Это первые гореанские слова, которые обычно приходится произнести варваркам, и значение которых им предстоит узнать позже. «Я — кейджера», «Я — рабыня», «Я — рабская девка». Давайте предположим, что город пал, стены разрушены, пламя с рёвом поглощает здания, улицы залиты кровью, в воздухе висит удушливый, выедающий глаза дым. Возможно, в такой ситуации свободная женщина бросится на колени, перед окровавленным мечом солдата захвативших город врагов, готового ударить, пьяного от жажды убийств и грабежа. Клинок нависает над ней. И она сбросит с головы капюшон и сорвёт вуаль, выставив свой рот взгляду завоевателя. «Ла кейджера!» — выкрикнет она. «Я — рабская девка!». Эта формула, однажды произнесённая — безвозвратна. Отныне она — самообъявленнная рабыня. Быстрый, резкий жест меча, и она должна раздеться, немедленно, догола. Ей тут же связывают руки за спиной, и она должна поспешить вслед за своим захватчиком, изо всех сил стараясь не отстать. Позже ей предстоит оказаться среди других рабынь, которые, учитывая отсутствие у неё клейма и ошейника, вряд ли будут хорошо к ней относится. Её первая продажа, если её похититель захочет избавиться от неё, может произойти той самой ночью, сразу после её клеймения. Теперь её жизнь изменилась кардинально.