Конец века в Бухаресте - [52]

Пэуна почувствовала, что вся важность принесенного ею известия куда-то исчезла. А она-то думала! Думала, что Урматеку станет рвать на себе волосы, бегать по комнате, примется допытываться, а не показалось ли ей все это, а ей, Пэуне, придется ласкать и утешать его. А теперь Пэуне казалось, что она все преувеличила. Чтобы устранить последнее сомнение, которое еще оставалось у нее, Пэуна, внимательно глядя на Янку, сказала:

— Молодой боярин скоро придет повидаться с тобой и поговорить. У него на это есть одобрение старика!

— Милости просим! Милости просим! — заулыбался Янку. — Хорошо, что Буби вернулся и намеревается нам помогать. А то у меня дел невпроворот!

Этой спокойной фразой Урматеку достиг того, чего хотел. Пэуна потеряла всякий интерес к этому делу, поскольку и ее женское любопытство, и ее практический дух были равно удовлетворены. И быстро перешла к поцелуям, на которые Янку охотно отвечал, добавив к тому же некоторую сумму денег и назначив день свидания, чтобы радость была полной.

На самом же деле беспокойство Янку росло, и желательнее всего ему было остаться в одиночестве. В соседней комнате послышался приглушенный голос его супруги. Он окликнул ее и, приложив палец к губам, сделал знак Пэуне, чтобы та помалкивала. Появилась кукоана Мица. Янку в расплывчатых словах похвалил Пэуну за усердие. Кукоана Мица была рада, ведь в конечном счете это было дело ее рук, и она пригласила Пэуну к себе, чтобы отблагодарить ее по-женски — платком или кружевами. Лазутчице так не хотелось покидать Янку, такие отчаянные взгляды бросала она на него! Однако остаться она не могла, а он к ее уходу был совершенно безразличен. Наконец женщины ушли, и Янку, избавившись от них, остался наедине со своими мыслями.

Старая желчь и предчувствие новой опасности мешали ему сосредоточиться. При имени Дородана у него от ненависти темнело в глазах. С тех пор, как Урматеку раскусил, что за птица этот Дородан, ненависть его не только не уменьшилась, но, наоборот, еще и увеличилась, потому что с годами Янку многого достиг, и все могло пойти прахом только из-за того, что Дородан еще жив. Янку был готов на все: поколотить его, изругать. Дородан прямо-таки толкал его на безрассудства. Но был еще и Буби. Чтобы противостоять его замыслу, нужно было напрячь всю свою ловкость и изворотливость. Колеблясь между ненавистью и возмущением, Янку искал средств защиты, потому что положение изменилось, и не он, как обычно бывало, шел к кому-то, имея возможность и помедлить и поиздеваться, а шли к нему, чтобы спихнуть его вместе со всеми близкими с того места, занять которое стоило ему многих трудов. Несомненно, Буби действует по-чьему-то наущению. Но от кого он мог получить совет, да еще так быстро? Урматеку что-то подозревал, однако ясного ответа еще не было. И все-таки, несмотря на волнение, Янку не покидала надежда. В каких только переделках ему не приходилось бывать, из каких жизненных ситуаций выпутываться! Опыта у него было хоть отбавляй. Он твердо знал, что из любого тупика можно найти выход, стоит только поискать. Знал он также, что и цена ему, Янку, будет тем выше, чем больше придется попрыгать и поволноваться, забыв о прежнем покое и самодовольстве. Так отчего же ему не найти выход, хоть опасность и нависает с двух сторон?!

Такие мысли обуревали Урматеку в ожидании самого решительного часа в его жизни. Янку нервно закурил еще одну сигару и распахнул окно. С верхушки акации вспорхнула стайка тяжелых воробьев, словно кто-то бросил пригоршню камешков. Хотя было утро, летнее солнце уже припекало, стоило только протянуть ему навстречу руку. Над крышами и заборами высилось голубое неподвижное небо. В томительном ожидании непредвиденных обстоятельств, которые грозили на него обрушиться, нетерпеливому Урматеку хотелось быть на улице, в толпе, в толчее, суетиться, спешить. Но на все волнения, тревоги, душевную смуту его родной дом отзывался покоем повседневной жизни.

В прекрасном расположении духа, исполненный уверенности в себе, Буби вышел из дома, отправляясь на встречу с Урматеку. По дороге он попытался представить себе их беседу. На многое у него не было ответа, многое вызывало тревогу, тем более что он знал, с каким опасным человеком ему придется иметь дело. Руки его холодели, щеки пылали, сердце колотилось часто-часто. И Буби с брезгливостью подумал о переменчивости людей, — до чего же резко они меняются, стоит затронуть их насущные интересы. Он вспомнил кое-кого из своих друзей, жертвовавших собой ради благородного дела, но менявшихся неузнаваемо, лишь только речь заходила об их доходах. И, понимая, сколь нежелательны Урматеку любые новшества, мешающие его делам и планам, Буби нисколько не надеялся на его помощь, готовясь к упорной борьбе, и, не зная, как он поступит и насколько далеко зайдет, волновался.

Конечно, в доме Урматеку его ждали. Ему не пришлось стоять возле запертых зверей. Двери распахнулись сразу, и служанка вежливо пригласила его пройти в уединенный покойный кабинет, куда почти следом за гостем вошел и хозяин. Все было так, как обычно бывает в благородных домах, оттого Буби и не обратил на это никакого внимания, полагая, что все в порядке вещей. Урматеку же продумал все это заранее и распорядился строжайшим образом исполнять. Обходясь зачастую вообще без всяких правил, а тем более приличий, Янку желал соблюсти на сей раз ритуал, свидетельствующий, что и ему ведомы боярские обычаи и что он их вовсе не чужд, дав тем самым почувствовать Буби, что дистанция, их разделяющая, не так уж и велика.